стоившими мнѣ цѣлаго ряда усилій и опасностей, вдругъ испугается, измѣнитъ свой образъ мыслей, броситъ товарищей, откажется отъ своего намѣренія вести войну, свернетъ съ пути преступленія и войны, которымъ идетъ теперь, и станетъ думать о бѣгствѣ въ изгнаніе: тогда не скажутъ, что я лишилъ его возможности дерзко вести себя; что онъ былъ озадаченъ и перепуганъ — моимъ добросовѣстнымъ отношеніемъ къ дѣлу; что я заставилъ его проститься съ надеждой на успѣхъ его попытокъ, но будутъ говорить, что онъ изгнанъ безъ суда и слѣдствія, невинно, благодаря грубому насилію и угрозамъ со стороны консула, затѣмъ, если онъ сдѣлаетъ это, найдутся люди, которые станутъ видѣть въ немъ не преступника, а жертву, во мнѣ-же не добросовѣстнѣйшаго консула, а жесточайшаго тиранна! Я, граждане, готовъ вынести бурю этого слѣпого, несправедливаго негодованія, лишь-бы спасти васъ отъ опасностей страшной и преступной войны. Пусть говорятъ, что я выслалъ его, только онъ ушелъ-бы въ изгнаніе, но — вѣрьте мнѣ — онъ не подумаетъ уйти! Никогда не буду я, граждане, цѣной уменьшенія грозящаго мнѣ негодованія, молить безсмертныхъ боговъ, чтобы вы получили извѣстіе, что Л. Катилина ведетъ непріятельскую армію, расхаживая съ оружіемъ въ рукахъ, но еще раньше трехъ дней вы получите извѣстіе объ этомъ; тѣмъ сильнѣе боюсь я рано или поздно навлечь на себя негодованіе скорѣй за то, что я выпустилъ его изъ рукъ, нежели за то, что заставилъ удалиться въ изгнаніе. Если находятся люди, утверждающіе, будто онъ изгнанъ, хотя онъ уѣхалъ добровольно, что̀ сказали-бы они, если-бъ его казнили? Впрочемъ, мерзавцы, твердящіе объ отъѣздѣ Катилины въ Массилію, не столько жалѣютъ о случившемся, сколько трусятъ. Среди этихъ мерзавцевъ нѣтъ ни одной столь доброй души, которая посовѣтовала-бы ему ѣхать лучше въ Массилію, нежели къ Манлію. Но, если-бъ даже ему ни разу прежде не приходили въ голову его планы въ настоящемъ, — ручаюсь, онъ все равно предпочелъ-бы умереть
