жать и жить, не обнаруживая желаніе исправиться, а становясь безстыднѣе прежняго!
Гг. сенаторы! Отъ души желаю я быть снисходительнымъ, отъ души желая вмѣстѣ съ тѣмъ быть вдумчивымъ среди грозныхъ испытаній для государства, — но теперь самъ себя виню въ нерѣшительности и нераспорядительности! — Въ Италіи, вблизи горныхъ тѣснинъ Етруріи, разбили свой лагерь враги народа римскаго; число враговъ растетъ со дня на день, межъ тѣмъ начальника этого лагеря, предводителя враговъ, мы видимъ въ стѣнахъ города и даже въ Сенатѣ, ежедневно точащимъ самое сердце государства для его гибели. Если я велю сейчасъ схватить, если велю казнить тебя, Катилина, мнѣ, пожалуй, придется бояться скорѣй упрека со стороны всѣхъ патріотовъ — въ слишкомъ позднемъ приведеніи въ исполненіе этой мѣры, нежели упрека въ излишней жестокости — со стороны отдѣльныхъ лицъ. Но я не могу рѣшиться прибѣгнуть къ мѣрѣ, къ которой слѣдовало-бы прибѣгнуть уже давно, — у меня есть на то извѣстныя причины. Тогда, наконецъ, прикажу я казнитъ тебя, когда уже не найдется ни одного такъ глубоко павшаго нравственно, такъ опошлѣвшаго, такъ близко похожаго на тебя человѣка, который назвалъ-бы несправедливымъ мое поведеніе въ отношеній тебя. Пока тебя рѣшаются защищать, ты будешь жить, но жить такъ, какъ живешь въ настоящее время, — окруженный множествомъ преданныхъ мнѣ, надежныхъ людей, не смѣя шевельнуть пальцемъ во вредъ государству. Много глазъ и ушей незамѣтно для тебя станутъ попрежнему слѣдить за каждымъ твоимъ шагомъ.
Въ самомъ дѣлѣ, на что-жъ еще надѣешься ты теперь, Катилина, если ночь не въ состояніи укрыть своимъ мракомъ вашихъ преступныхъ сходокъ, частный домъ — удержать въ своихъ стѣнахъ рѣчей твоихъ сообщниковъ; если обнаруживаются, если перестаютъ быть тайной всѣ твои планы? Откажись-же отъ своихъ ужасныхъ замысловъ, послушайся меня, выкинь изъ головы мысли
