Когда-же, наконецъ, перестанешь ты, Катилина, злоупотреблять нашимъ терпѣніемъ? Долго-ли еще намѣренъ ты дерзко издѣваться надъ нами? Гдѣ границы твоей возмутительной наглости? Неужели на тебя не произвели ни малѣйшаго впечатлѣнія ни ночной караулъ палатинскаго холма, ни патрули, расхаживающіе по городу, ни чувство страха, охватившее его населеніе, ни стеченіе всѣхъ патріотовъ, ни сильно укрѣпленное мѣсто засѣданій Сената, ни выраженье лицъ присутствующихъ здѣсь?.. Ты не догадываешься, что твои замыслы открыты? Ты не видишь, что твой заговоръ уже не страшенъ, благодаря тому, что всѣ мы знаемъ о немъ? Или, по твоему мнѣнію, между нами есть лица, не подозрѣвающія, какъ провелъ ты сегодняшнюю и вчерашнюю ночи, гдѣ былъ, въ чьемъ обществѣ, на чемъ ты порѣшилъ?.. О времена! о нравы! — Сенату извѣстны его планы, они зрѣютъ на глазахъ консула, а онъ еще живъ… Живъ? — Да, живъ. Мало того, онъ является даже въ Сенатъ, принимаетъ участіе въ его засѣданіяхъ — и, намѣчая глазами, обрекаетъ на жертву каждаго изъ насъ! Мы-же — герои! — считаемъ себя достаточно исполняющими свои обязанности въ отношеніи государства, если только спасаемся отъ его бѣшеныхъ и дерзкихъ нападеній!.. Давно слѣдовало-бы, Катилина,
