травливання одной нации на другую. Их классовый соратник в руководитель церковных реакционных кругов, Восторгов, был организатором этого орудия братоубийственной травли. Он приютил в стенах любопытнейшего памятника русского зодчества позорный ящик, служивший раньше в Западном крае в руках тамошних черносотенцев грубым орудием их классовой политики. Любоваться храмом-памятником приходят люди со всех концов России, его осматривают; учащиеся, приезжие крестьяне, рабочие, красноармейцы. Нельзя удачнее выбрать место для злодейских замыслов восторговской клики. То, что он сделал цинично и открыто, (кадеты, как оказывается, знали о позорной роли, которую он навязал храму Василия), менее талантливые и решительные его наследники и последователи, как Ковалевский н Кузнецов, продолжали делать тайно, обманув Советскую власть, не вписав в опись предметов, хранящихся в храме и сданных Комиссией по охране памятников прот. Кузнецову, этого ящика. Роль Кузнецова морально хуже всех. Он нарушил оказанное ему, как советскому служащему и археологу, доверие, и он чувствует всю глубину своей вины и признал это перед судом. То доверие, которое он имел, он передоверил прот. Ковалевскому, этому продолжателю гнусного восторговского религиозного шантажа, и его сотрудникам, Белоусову, этому Молчалину в рясе, Недоумову, который смотрит на религию свою, как на хлебное дело, Шеметову, Щербакову, подставному послушному церковному старосте, поставлявшему сиги Восторгову, и, наконец, Мошковым, игравшим роль популяризаторов и об’яснителей достопримечательностей старинного русского храма с хранящейся в нем, сфабрикованной русскими и католическими попами гробницей.
Вы видели перед собой этих академиков, магистров богословия, диаконов и т. под., претендующих на руководство массами, на уважение и их учениям и показному благочестию. Они теперь перед судом вашим, товарищей, вышедших из рабочих масс, лопочут что-то жалкое, увертливое и невразумительное, оправдываются незнанием, непониманием, готовы себя признать круглыми невеждами в своей специальности, готовы отказаться от того, что открыто проповедовали н проповедуют в своих книгах, проповедях, акафистах я тропарях, о чем кричали с думской кафедры, что доказывал под охраной жандармерии на суде Бейлиса и в печати и что запечатлел своей кровью сотнями и тысячами действительно „умученные” еврейские бедняки во время устраиваемых в нужную минуту погромов. Я настаиваю здесь, чтобы в своем приговоре вы заклеймили перед всей трудящейся Россией эту вредную деятельность, а также прекратил возможность в дальнейшем обманывать темных людей с помощью этого предмета, т. н. гробницы мученика Гавриила.
Защитник настоятеля Ковалевского, правозаступник Липскеров, стал на формальную точку зрения и пытался доказывать, что мощи попали правомерно, просил суд не обращать внимания на факт несообщения Отделу охраны памятников старины причтом собора о существовании т. н. усыпальницы Гавриила, предлагая квалифицировать это лишь, как „канцелярскую описку” причта; Ковалевский не знал преступный тропарь и его не пел и требовал оправдания своего доверителя и т. д.
Гр. Мажбич признал, что его доверители не имели мужества идти по стопам „истинного христианства” (?!!); что, действительно, беспринципность подсудимых вызывает отталкивающее, неприятное чувство, но что при обсуждении их виновности и самой причины их преступлений прежде всего нужно принять во внимание быт духовенства. Тогда суд должен, по мнению защиты, вынести всем только общественное порицание.
Т. т. судьи! Защита пытается поставить вопрос в неправильную с точки зрения советской репрессии плоскость. По ее мнению, революционный суд должен руководствоваться буржуазно — сантиментальным принципом: все понять — все простить! Конечно, побудительные мотивы, при всестороннем выяснении личности и обстановки, всегда должны быть поняты и вами поняты, но именно потому-то пролетарская юстиция н ставит вопрос: насколько эти люди приносят вред освобождению рабочего класса, строительству новой жизни. И пролетарская юстиция понимает, что если действие с этой точки зрения вред-
