вопреки показаниям И. И. Кузнецова, значатся, за подписями всего причта, и рака Василия и Иоанна Блаженного, и даже особый ковчежец с мощами.
Председатель. Почему вы не ликвидировали ящик Гавриила при Советской власти?
Протоиерей Кузнецов. Думали, что это постепенно ликвидируется. Мы это делали без шума. Думали, что кто-нибудь без шума эту гробницу от нас возьмет. Перенесли мы ее от самого почетного места возле раки — к выходу. Может быть это, как теперь называется, оппортунизм, соглашательство, но я полагал, что придет время, и ящик уберется… сам собою.
Обвинитель. На сколько лет вы назначали вашу кампанию с медленным выживанием ящика?
Ответа не последовало.
Председатель. А у вас в соборе имеются мощи Василия и Иоанна Блаженного?
Протоиерей Кузнецов. Мощи, по-видимому, сожжены! А что там под спудом — бог знает. Мощи почитаются — поскольку они будят хорошее чувство, хорошие дела любви.
Обвинитель. Вы не решались настаивать на удалении усыпальницы, так как считаете себя неспособным в борьбе. Но кто бы при Советской власти воспротивился удалению этого ящика из собора?
Протоиерей Кузнецов. Были бы крупные неприятности. Ведь у нас при соборе есть хоругвеносцы. Неловко веред богомольцами. А самое главное — перед нашим духовным начальством: они были бы против…
Обвинитель. Ваше образование?
Протоиерей Кузнецов. Я окончил московскую духовную академию. Я — археолог.
Обвинитель. Вы считаете этот ящик имеющим археологическое значение?
Протоиерей Кузнецов. Конечно, не археологическим. Это не гробик, а ящик сине-красного цвета, аляповатый, наспех сколоченный. В бытовом смысле этот ящик никакого значения не имеет. Я только тогда и стал его просматривать, когда мне это предложил сделать следователь.
Обвинитель. А кому сдан на хранение собор Василия Блаженного?
Протоиерей Кузнецов. У нас при соборе нет группы верующих. Отдел по охране музеев в церквей старины сдал собор и все его богатства под мою ответственность… Каюсь…
Допрашивается церковный сторож Мошков.
„Показывал я старину богомольцам. Ведь на 350 руб. в месяц не проживешь! Может быть, наши попы и знали, что мы показывали. Говорил по глупости. Говорил из нужды и из уважения к посетителям. Пришла барышня Клемент — я ей первой и сказал."
Председатель „напоминает" Мошкову о его показаниях на предварительном следствии, где свидетель показал, что он давал антисемитские раз’яснения „многочисленным посетителям по заведенному порядку".
Мошков мнется, подтверждает правильность его показания на первом следствии и просит прощения.
Допрашивается сторожиха Мошкова.
„Ничего не знаю. Один господин просил меня показать, ну, я его и ублаготворила, сказала, что Гавриила замучили жиды и что они пьют кровь из жил. Монахи и попы научили глупым словам, да слухам. Я ничего не знаю, ведь я неграмотна.
Председатель напоминает и гр. Мошковой ее показания на предварительном следствии, где она во всем призналась.
Мошкова во всем сознается и оправдывается, что должно судить ее начальство, а ее дело — маленькое.
К судейскому столу подходит диакон Белоусов, ведет себя развязно.
„Знаю, что так называемые мощи Гавриила привезены из Польши каким-то протоиереем. Уж и было у Восторгова из-за них споров с властями — не оберешься. Городской голова Кишкин и Малянтович вызывали его для об’яснения, а Восторгов все свое пел да говорил. Мне Восторгов сам рассказывал, что мощи эти канонизированы римским папою, и при унии католической и православной церквей римский папа потребовал, чтобы эти мощи были воссоединены. Я к евреям отношусь хорошо: как заболею, так сейчас же обращаюсь в докторам-евреям — считаю русских докторов много хуже”.
Председатель. Почему вы сказали: „так называемые" мощи?
Диакон Белоусов фыркает. Помилуйте, товарищи, уже позвольте так сказать. Ныньче все — товарищи! Стоял в соборе хитроватый ящик, в средине — икона, в иконе — дырка, в дырке — полотняная
