Перед допросом обвиняемых защита обращается к суду с ходатайством о применении ко всем обвиняемым амнистии по случаю второй годовщины рабоче-крестьянской власти, пытаясь защитить свое положение яко бы отсутствием корыстных побуждений в инкриминируемых деяниях, и просит суд самое дело предать забвению.
Обвинитель П. А. Красиков считает ходатайство несвоевременным и настаивает на слушании дела.
Суд, исходя из того, что в деяниях обвиняемых усматривается пропаганда человеконенавистничества, во вред рабоче-кр. революции, постановляет дело слушанием продолжать.
Первым допрашивается настоятель собора И. А. Ковалевский. „Я никогда не мог говорить о человеконенавистничестве. Как пастырь, я против этого. Это не только неблагоразумно, но… но ведь я исполнитель заветов Христа, говорившего о любви. Я служу Христу 36 лет — сколько царей пережил! Я человек основательный. Ведь „в церкви несть эллин, или иудей, раб или свободь, обрезанный или необрезанный". Самовластие Восторгова общеизвестно. Даже если бы я вздумал при нем протестовать против его деятельности, — ничего бы из этого не вышло. Совесть моя чиста”.
Председатель. Что пропагандировал Восторгов?
Настоятель Ковалевский. Это знает всякий.
Председатель. Знаете ли вы о биографии т. н. мученика Гавриила и об этом ящике?
Настоятель Ковалевский. Я биографию Гавриила, ей-Богу, не читал. Впервые узнал об исторических данных от следователя. Я так смотрел на ящик: до меня поставили, — пусть при мне стоит! Церкви мало касается, от кого замучен. Важна святость мученичества. Дальнейшее мало касается церкви. Я в собор прихожу в субботу в 6 час. и после всенощной ухожу. Прихожу в воскресенье в 10 час. и после обедни ухожу. И больше ничего знать не знаю и ведать не ведаю. Дома меня ждут дела нецерковные.
Председатель. Ну, а если бы в собор поставили воз с мусором, как бы вы отнеслись?
Настоятель Ковалевский. У нас великое множество мучеников. Ты, Господи, их веси! Стоит гроб мученика, — пусть стоит. Жизнь разнообразна — некогда опомниться.
Председатель. Ну, а существуют в вашем соборе мощи Василия и Иоанна Блаженных?
Настоятель Ковалевский. Ничего не смею сказать.
Председатель. Не сгорели ли эти мощи в конце 16 ст.? Разве вы об этом не говорили на предварительном следствии?
Настоятель Ковалевский. Ничего не знаю.
Председатель. Почему при сдаче Советской власти собора и при принятии его в пользование вы не указали Советской власти на наличность ящика Гавриила?
Настоятель Ковалевский. Да ведь эти мощи и ящик привозные, не наши.
Защита. Кто привез ящик?
Настоятель Ковалевский. Не знаю.
Защита. Могли ли вы воспрепятствовать постановке ящика в соборе?
Настоятель Ковалевский. Нет! Здесь высшие иерархи! Епархиальные власти! Мне ли их учить? Не имею на то ни юридического, ни канонического права.
Защита. Знали-ли вы о характере об’яснений сторожей по поводу сего ящика и что предприняли бы, если о сем знали?
Настоятель Ковалевский. Я бы сказал: в храме божием — одна любовь. Я бы сказал: здесь сам Бог.
Защита. А если бы при вас Восторгов призывал к человеконенавистничеству, что бы вы сделали?
Настоятель Ковалевский. Я бы… я в интимном разговоре, в частном разговоре — сказал бы, что этого делать не надо.
Защита. Относили ли вы Гавриила к особо чтимым мощам?
Настоятель Ковалевский. Должен сказать, что мы почитаем свои святые мощи, Василия и Иоанна Блаженных. А мощи Гавриила — это собственно так, как бы выразиться… (Ковалевский так и не выразился.)
Защита. Читали ли вы надписи на раке Гавриила?
Настоятель Ковалевский. Что вы! У нас столько надписей на святых, что нам некогда их читать! Да и к чему?
Защита. Когда праздник так наз. мученика Гавриила?
