гих веков все же сохранял значение обители „святой“, места „Божьего“, даже одно прикосновение к земле которого способно де излечить тысячи недугов.
Народ, веками пребывавший во власти тьмы, веками находившийся под гнетом рабовладельческой морали, которую внушало ему все религиозное миропонимание в целом, он раньше жег на кострах колдунов и ведьм, потому что верил колдовству и волхвованию. Далее, когда та же темная и невежественная толпа, как, например, в египетских храмах слышала искусственный гром и видела на жертвенниках искусственные огни, она обнаруживала особую склонность верить, что в этом храме живет истина, доступная жрецам, но недоступная простым смертным.
И в Троицком монастыре был свой золотой век, век чудес, казалось бы, очень сложных и, казалось бы, трудно об‘яснимых. При должной ловкости рук перед грубой и невежественной толпой и естественные явления можно было выдать за чудеса. Это давало монахам возможность обмануть толпу; она, пораженная, смиренно склонялась к ногам великих троицких волхвов и чародеев, хранивших гроб с „чудесным и нетлеющим телом Сергия“.
Малейшие попытки рядовой толпы как проникнуть в тайну загадочного гроба, так равно и осознать разумом область „таинственного и чудесного“ в монастыре терпели неизменный крах.
Народу в монастыре усиленно внушалось: „Попытка проникнуть в область веры и ее тайны, преднося пред собою только светильник разума, есть дерзость в глазах христианина не только преступная, но в то же время и безумная. Только свет, с неба исходящий и проникающий всю душу человека, может указать ему путь, только сила, даруемая духом Божиим, может вознести его в те неприступные высоты, где является Божество“[1].
Соответственно этому, усиленно внушаемому церковниками взгляду и Ключевский свою речь на торжественном собрании московской духовной академии в память 500-летия со дня кончины Сергия заключил следующими, так ярко характеризующими его эпоху словами: „Ворота лавры преподобного Сергия затворятся и лампады погаснут над его гробницей — только тогда, когда мы растратим нравственный запас без остатка, не пополняя его“[2].
По существу это были лицемерные, казенные слова, витиеватое заключение в стиле тех, которыми перед архиерейским „сонмом“ обычно оканчивались все юбилейные тосты и речи. Ведь не мог же в самом деле Ключевский не знать о тех кошмарных картинах из прошлого (и только ли прошлого?!) лавры, когда троицкие монахи, можно сказать, жившие и дышавшие „чудодейственной гробницей Сергия“, своей разнузданной жизнью сами первые растрачивали нравственный запас без остатка, попирая самые элементарные и общепринятые в человеческом общежитии загоны..
Ворота лавры затворились, и лампады над гробницей Сергия погасли только в тот момент, когда сами прозревшие массы вплотную подошли к загадочному гробу, дерзновенной рукой приподняли все тайные покровы, когда вместо „нетлеющих“ мощей нашли в гробнице выветрившиеся и распадающиеся от времени человеческие кости и когда поняли, жертвою какого обмана со стороны монахов на протяжении многих столетий был сбитый с толку и одураченный „православный народ“.
Бесспорно сыгравшая в экономической истории России в XVI, XVII и XVIII в. в. значительную роль и сделавшая все, что только была в силах сделать для укрепления царского абсолютизма, а вместо с тем и старых феодальных порядков, Троицкая лавра сейчас умирает своею естественной смертью. История в жизни этого когда-то шумного и беспечного русского Ватикана бестрепетной рукой пишет последнюю страницу-эпилог.
10-го ноября 1919 года на заседании президиума Сергиевского Исполкома было решено: „В виду необходимости в размещении учреждений и общежитий Совдепа и Военного Ведомства, лавру, как монастырь, ликвидировать, общежи-
