сколько не опровергается. До нас дошла грамата В. К. Дмитрия Иоанновича, которою все владения Троицкого монастыря в области великого князя освобождаются от пошлин и повинностей[1]. В половине XVI столетия Зиновий, инок Отенского монастыря, защищая, что монастырям владеть вотчинами дозволительно, указывал на пример Сергия и последующего игумена Никона[2].
Незадолго до смерти Сергия, как то можно судить из граматы галичского боярина Семена Федоровича Морозова[3], Троицкому монастырю были уже пожалованы: половина варницы и половина соляного колодца у Соли Галицкой, что есть нынешний город Солигалич, Костр. губ.
В исторических документах есть следы, что уже при Сергии Троицкий монастырь имел собственное хлебопашество. Кругом монастыря Сергием были заведены пахотные поля, которые лишь в незначительной степени обрабатывались самими монахами; на полях работали, главным образом, или наемные крестьяне, или же крестьяне, которых убеждали поработать на монастырь бесплатно, „Бога ради“[4]. Хлебопашество в монастыре настолько процветало и в позднейшее после Сергия время, что, как пишет Голубинский, после самого государя едва ли был другой хозяин, который мог бы равняться в сем отношении с монастырем[5]. Как видно из описи 1641 года, на одних только полях, находившихся под самым монастырем, было высеяно ржи 845 четвертей[6]. А сел или ферм с запашками было у монастыря в разных местах более 10-ти.
Богатство монастырей в старое время составляли, главным образом, населенные крестьянами вотчины и те вклады, которые приносились богатыми людьми в знак усердия к монастырю „к гробу преподобного Сергия“. По воззрениям тогдашнего общества вклады являлись „выкупом за душу.“ Вкладами на монастырь могло быть зачеркнуто „пред правосудием Бога“ любое преступление: жестокости над крепостными крестьянами, обман, убийство, бесчестная торговля и т. д. Любой эксплоататор, какое бы место в тогдашнем обществе он не занимал, мог прожить всю свою жизнь весело и беспечально на горбу трудового народа, но, при приближении смерти, — его, как все же суеверного человека, начинал в значительной степени пугать сам „страшный ад“ и с его пеклом с диавольскими сковородками, „от этих „воздушных мытарств“ он спешил на всякий случай застраховаться вкладом на монастырь. Монахи быстро учли всю выгоду для себя подобной „теории“, получившей свое обоснование в учении римско-котолической церкви об индульгенциях; всеми мерами они стремились культивировать ее в тогдашнем суеверном русском обществе.
Что касается Троицкого монастыря, то собирание таких „вкадов“, а вместе с тем и приобретение для монастыря вотчин широкое распространение получает, главным образом, при преемнике Сергия Никоне.
Из тринадцати грамат „данных“ и купчих времени Никона, а также из десяти жалованных грамат в. князей и удельных на различные вотчины Троицкого монастыря видно, что уже ко времени Никона эти монастырские вотчины находились не только в Радонежском уезде, но и в Московском, Дмитровском, Переяславском, Стародубском, Углицком и Галицком.
Были ли тогда у монастыря крепостные души?
Для того, чтобы правильно уяснить себе этот вопрос, нужно иметь в виду, что крепостное право или холопство сложилось на Руси далеко не сразу; оно явилось результатом медленной эволюции. Населявшее вотчины крестьянство еще в XV веке не являлось формально крепостным, однако фактически эта крестьянская масса уже тогда находилась в полном подчинении у местного барина или православного монастыря, которые и эксплоатировали крестьян, как только могли.
Один игумен XIV века, которого крестьяне обвиняли в том, что он требует с них недолжного, в свое оправдание подробно говорит, что крестьяне по обычаю должны были у него делать. Оказывается, они должны были чинить церковь, поддерживать в порядке тын вокруг монастыря, пахать тот „жеребий“ пашни, хлеб с которого шел монастырю, потом засеять его, хлеб сжать и свезти
