ника про Пикрошоля; на его разспросы мельникъ отвѣчалъ, что люди Пикрошоля не оставили ему ни ложки, ни плошки, а теперь заперлись въ Ла-Рошъ-Клермо, и что онъ не совѣтуетъ Галле ѣхать дальше, изъ опасенія, какъ бы не наткнуться на патруль: ибо ярость враговъ безпредѣльна. Галле легко этому повѣрилъ и остался ночевать у мельника.
На другое утро онъ явился съ трубачемъ къ воротамъ крѣпости и потребовалъ отъ стражи, чтобы она допустила его переговорить съ королемъ по дѣлу, для него выгодному.
Когда передали его слова королю, тотъ отнюдь не позволилъ отпереть ворота, но вышелъ на больверкъ и сказалъ послу:
— Что новаго? Что вы хотите сказать?
И тогда посолъ заговорилъ, какъ ниже слѣдуетъ.
_p._68.png)
ника про Пикрошоля; на его расспросы мельник отвечал, что люди Пикрошоля не оставили ему ни ложки, ни плошки, а теперь заперлись в Ла-Рош-Клермо, и что он не советует Галле ехать дальше, из опасения, как бы не наткнуться на патруль: ибо ярость врагов беспредельна. Галле легко этому поверил и остался ночевать у мельника.
На другое утро он явился с трубачом к воротам крепости и потребовал от стражи, чтобы она допустила его переговорить с королем по делу, для него выгодному.
Когда передали его слова королю, тот отнюдь не позволил отпереть ворота, но вышел на больверк и сказал послу:
— Что нового? Что вы хотите сказать?
И тогда посол заговорил, как ниже следует.
«Не бываетъ болѣе справедливой горести у смертныхъ, какъ если они встрѣтятъ обиду и вредъ тамъ, гдѣ надѣялись найти милость и благоволеніе. И не безъ причины, — хотя, конечно, и не разумно, — многіе, съ кѣмъ подобное приключалось, находили, что послѣ такой гнусности не стоитъ и жить на свѣтѣ; и въ томъ случаѣ, когда не могли исправить бѣды силою или другимъ путемъ, сами лишали себя жизни.
«Итакъ, не диво, если король Грангузье, мой повелитель, весьма огорченъ и разстроенъ твоимъ яростнымъ и враждебнымъ нашествіемъ. Диво было бы, если бы его нисколько не трогали ни съ чѣмъ не сравнимыя насилія, совершенныя тобою и твоими людьми въ его землѣ и надъ его подданными, надъ которыми вы такъ жестоко надругались. Это ему больна уже само по себѣ, вслѣдствіе искренней любви, какую онъ всегда питалъ къ своимъ подданнымъ, и сильнѣе которой не можетъ быть ни у какого человѣка. Но еще больнѣе ему то, что это огорченіе и эти обиды причинены тобою и твоими людьми: вѣдь съ незапамятныхъ временъ ты и твои отцы водили дружбу съ нимъ и всѣми его предками, и до сихъ поръ эта дружба считалась какъ бы священной, ненарушимой, бережно и тщательно охраняемой; вѣдь не только онъ самъ и его подданные, но и варварскіе народы, — какъ-то: пикты, бриты и тѣ, которые живутъ на Канарскихъ и Изабелиныхъ островахъ, — считали, что скорѣе небеса прейдутъ и бездны воздвигнутся надъ облаками, нежели рушится вашъ союзъ; они такъ опасались этого союза для своихъ предпріятій, что никогда не осмѣливались задирать, раздражать или вредить одному изъ васъ изъ боязни другого.
«Больше того: эта священная дружба такъ наполняла міръ, что мало людей изъ живущихъ на материкѣ или на островахъ океана, которыхъ честолюбіе не подвигало бы искать вашего союза на тѣхъ условіяхъ, какія вы сами назначите: ибо они столько же цѣнили вашъ союзъ, какъ и собственныя земли и владѣнія. Такъ что на памяти людской еще не бывало государя или лиги настолько дерзкихъ, чтобы напасть, — уже не говорю на ваши земли, — но хотя бы даже на земли вашихъ союзниковъ. И если даже по неразумному совѣту кто когда и задумывалъ что-либо вредоносное, то стоило только назвать ваше имя или упомянуть о вашемъ союзѣ, чтобы затѣянное предпріятіе само собою рушилось.
«Какая же ярость побудила тебя теперь, разорвавъ союзъ, поправъ дружбу, презрѣвъ право, враждебна вторгнуться въ земли Грангузье, не
«Не бывает более справедливой горести у смертных, как если они встретят обиду и вред там, где надеялись найти милость и благоволение. И не без причины, — хотя, конечно, и не разумно, — многие, с кем подобное приключалось, находили, что после такой гнусности не стоит и жить на свете; и в том случае, когда не могли исправить беды силою или другим путем, сами лишали себя жизни.
«Итак, не диво, если король Грангузье, мой повелитель, весьма огорчен и расстроен твоим яростным и враждебным нашествием. Диво было бы, если бы его нисколько не трогали ни с чем не сравнимые насилия, совершенные тобою и твоими людьми в его земле и над его подданными, над которыми вы так жестоко надругались. Это ему больна уже само по себе, вследствие искренней любви, какую он всегда питал к своим подданным, и сильнее которой не может быть ни у какого человека. Но еще больнее ему то, что это огорчение и эти обиды причинены тобою и твоими людьми: ведь с незапамятных времен ты и твои отцы водили дружбу с ним и всеми его предками, и до сих пор эта дружба считалась как бы священной, ненарушимой, бережно и тщательно охраняемой; ведь не только он сам и его подданные, но и варварские народы, — как-то: пикты, бриты и те, которые живут на Канарских и Изабелиных островах, — считали, что скорее небеса прейдут и бездны воздвигнутся над облаками, нежели рушится ваш союз; они так опасались этого союза для своих предприятий, что никогда не осмеливались задирать, раздражать или вредить одному из вас из боязни другого.
«Больше того: эта священная дружба так наполняла мир, что мало людей из живущих на материке или на островах океана, которых честолюбие не подвигало бы искать вашего союза на тех условиях, какие вы сами назначите: ибо они столько же ценили ваш союз, как и собственные земли и владения. Так что на памяти людской еще не бывало государя или лиги настолько дерзких, чтобы напасть, — уже не говорю на ваши земли, — но хотя бы даже на земли ваших союзников. И если даже по неразумному совету кто когда и задумывал что-либо вредоносное, то стоило только назвать ваше имя или упомянуть о вашем союзе, чтобы затеянное предприятие само собою рушилось.
«Какая же ярость побудила тебя теперь, разорвав союз, поправ дружбу, презрев право, враждебна вторгнуться в земли Грангузье, не
