Надѣюсь, что это убѣдительно. Такъ стоитъ in tertio primæ in Darii или гдѣ-то въ другомъ мѣстѣ. Душой клянусь, было время, когда я только и зналъ, что диспутировалъ. Но въ настоящее время я только мечтаю. И отнынѣ мнѣ нужно только доброе вино, мягкая постель, да чтобы спину грѣлъ огонь, а брюхо упиралось въ накрытый столъ съ миской, налитой до краевъ. Эхъ! Domine, прошу васъ in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, Amen, отдать намъ колокола и Богъ спасетъ васъ отъ зла, а Богородица храни ваше здоровье, qui vivit et regnat per omnia secula seculorum, Amen. Эхма! ну-у-у!
Verum enim ver о quando quiclem dubio procul. Edepol, quoniam, ita, certe, meus Deus fidus, городъ безъ колоколовъ, все равно — что слѣпой безъ палки, оселъ безъ пахва, корова безъ бубенчика. Пока вы ихъ намъ не вернете, мы не перестанемъ вопить вамъ вслѣдъ, какъ слѣпой, который потерялъ свою палку, ревѣть, какъ оселъ безъ пахва, и мычать, какъ корова безъ бубенчика.
Одинъ латинскій риѳмоплетъ, который жилъ возлѣ госпиталя, сказалъ однажды, ссылаясь на авторитетъ нѣкоего Тапонуса — или же, ошибся, Понтануса — свѣтскаго поэта: онъ желалъ-бы, чтобы колокола были изъ перьевъ, а ихъ языкъ изъ лисьяго хвоста, потому что они причиняютъ ему головную боль, когда онъ сочиняетъ свои стихи. Но тикъ, такъ, тукъ, трень, брень — онъ былъ объявленъ еретикомъ: мы вѣдь ихъ лѣпимъ точно изъ воска. Ну, ужъ онъ больше ничего подобнаго не говорилъ. Valete et plaudite. Calepinus recensni.[1]
- ↑ Будьте здоровы и похлопайте намъ (конецъ комедіи Теренція). Я, Калепинусъ, руку приложилъ.
Надеюсь, что это убедительно. Так стоит in tertio primæ in Darii или где-то в другом месте. Душой клянусь, было время, когда я только и знал, что диспутировал. Но в настоящее время я только мечтаю. И отныне мне нужно только доброе вино, мягкая постель, да чтобы спину грел огонь, а брюхо упиралось в накрытый стол с миской, налитой до краев. Эх! Domine, прошу вас in nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, Amen, отдать нам колокола и Бог спасет вас от зла, а Богородица храни ваше здоровье, qui vivit et regnat per omnia secula seculorum, Amen. Эхма! ну-у-у!
Verum enim ver о quando quiclem dubio procul. Edepol, quoniam, ita, certe, meus Deus fidus, город без колоколов, всё равно — что слепой без палки, осел без пахва, корова без бубенчика. Пока вы их нам не вернете, мы не перестанем вопить вам вслед, как слепой, который потерял свою палку, реветь, как осел без пахва, и мычать, как корова без бубенчика.
Один латинский рифмоплет, который жил возле госпиталя, сказал однажды, ссылаясь на авторитет некоего Тапонуса — или же, ошибся, Понтануса — светского поэта: он желал бы, чтобы колокола были из перьев, а их язык из лисьего хвоста, потому что они причиняют ему головную боль, когда он сочиняет свои стихи. Но тик, так, тук, трень, брень — он был объявлен еретиком: мы ведь их лепим точно из воска. Ну, уж он больше ничего подобного не говорил. Valete et plaudite. Calepinus recensni.[1]
Не успѣлъ софистъ окончить свою рѣчь, какъ Пояократъ и Евдемонъ покатились со смѣху и такъ хохотали, что чуть Богу душу не отдали, подобно Крассу, который умеръ со смѣху, глядя, какъ оселъ ѣлъ репейникъ, или Филемону, увидѣвшему, какъ оселъ съѣлъ фиги, приготовленныя къ обѣду. Вмѣстѣ съ ними разсмѣялся и мэтръ Янотусъ, и всѣ трое хохотали наперерывъ другъ передъ другомъ, пока слезы не навернулись у нихъ на глазахъ отъ сильнаго давленія на мозговое вещество, изъ котораго источились слезы и передались глазнымъ нервамъ, _p._45.png)
Къ гл. XX.а сами они обратились въ гераклитствующаго Демокрита, или въ демокритствующаго Гераклита.
Когда смѣхъ улегся, Гаргантюа посовѣтовался со своими людьми о томъ, что дѣлать.
Тутъ Понократъ высказалъ мнѣніе, что слѣдуетъ вновь напоить прекраснаго оратора. И такъ какъ онъ ихъ позабавилъ и насмѣшилъ, какъ никакой другой сумасбродъ, то подарить ему десять связокъ сосисокъ, о которыхъ упоминалось въ веселой рѣчи, пару штановъ, триста полѣнъ дровъ, двадцать пять бочекъ вина, постель съ тремя перинами изъ гусиныхъ перьевъ и большую и глубокую миску, въ чемъ, какъ онъ говорилъ, нуждалась его старость.
Все было исполнено, какъ условились, за исключеніемъ одного, а именно: Гаргантюа велѣлъ выдать оратору семь аршинъ чернаго сукна и три аршина бѣлой шерстяной матеріи на подкладку, такъ какъ не надѣялся, чтобы нашлись готовые штаны, которые были бы ему впору, и при этомъ сомнѣвался также и въ томъ, какой фасонъ всего болѣе понравится вышеупомянутому оратору: съ бантомъ ли сзади,
- ↑ Будьте здоровы и похлопайте нам (конец комедии Теренция). Я, Калепинус, руку приложил.
Не успел софист окончить свою речь, как Пояократ и Евдемон покатились со смеху и так хохотали, что чуть Богу душу не отдали, подобно Крассу, который умер со смеху, глядя, как осел ел репейник, или Филемону, увидевшему, как осел съел фиги, приготовленные к обеду. Вместе с ними рассмеялся и мэтр Янотус, и все трое хохотали наперерыв друг перед другом, пока слезы не навернулись у них на глазах от сильного давления на мозговое вещество, из которого источились слезы и передались глазным нервам, К гл. XX.а сами они обратились в гераклитствующего Демокрита, или в демокритствующего Гераклита.
Когда смех улегся, Гаргантюа посоветовался со своими людьми о том, что делать.
Тут Понократ высказал мнение, что следует вновь напоить прекрасного оратора. И так как он их позабавил и насмешил, как никакой другой сумасброд, то подарить ему десять связок сосисок, о которых упоминалось в веселой речи, пару штанов, триста полен дров, двадцать пять бочек вина, постель с тремя перинами из гусиных перьев и большую и глубокую миску, в чём, как он говорил, нуждалась его старость.
Всё было исполнено, как условились, за исключением одного, а именно: Гаргантюа велел выдать оратору семь аршин черного сукна и три аршина белой шерстяной материи на подкладку, так как не надеялся, чтобы нашлись готовые штаны, которые были бы ему впору, и при этом сомневался также и в том, какой фасон всего более понравится вышеупомянутому оратору: с бантом ли сзади,
