пряжками, которыя захватывались двумя эмальированными крючками, и въ каждомъ изъ нихъ вправленъ былъ большой изумрудъ, величиной съ апельсинъ. Потому что (какъ говоритъ Орфей libro de lapidibus и Плиній libro ultimo) у этого камня есть свойство возбуждать и укрѣплять мужскую силу. Разрѣзъ клапана былъ длиною съ трость, той же кройки, какъ и штаны, и такъ же подбитъ голубымъ дама́. Но, глядя на красивое золотое шитье и прошивку, отдѣланную драгоцѣнными брильянтами, рубинами, бирюзой, изумрудами и жемчугомъ, вы бы сравнили ее съ великолѣпнымъ рогомъ изобилія, — какъ мы его видимъ на древнихъ изображеніяхъ и какой подарила Реа двумъ нимфамъ Адрастеѣ и Идѣ, кормилицамъ Юпитера, всегда галантный, сочный, свѣжій, — всегда зеленѣющій, всегда цвѣтущій, всегда плодоносный, полный соковъ, полный цвѣтовъ, плодовъ, полный всякихъ наслажденій. Божусь, что на него весело было глядѣть. Но я еще подробнѣе опишу вамъ это въ книгѣ, которую я написалъ: «О достоинствѣ клапана у штановъ». Въ одномъ только предупреждаю васъ, а именно: что если клапанъ былъ очень длиненъ и широкъ, то и внутри былъ хорошо снабженъ — и нисколько не походилъ на лицемѣрные клапаны толпы мышиныхъ жеребчиковъ, подбитыхъ вѣтромъ — къ вящшему интересу женскаго пола.
На башмаки ему взяли четыреста шесть аршинъ кармазиннаго бархата и скроили ихъ аккуратно параллельными полосами и пришили другъ къ дружкѣ въ видѣ однородныхъ цилиндровъ. На ихъ подошву употребили тысячу сто шкуръ коричневыхъ коровъ, скроенныхъ съ узкими носками.
На япанчу ему взяли тысячу восемьсотъ аршинъ голубого бархата, вышитаго по краямъ виноградными листьями, а по серединѣ серебряными штофиками, съ золотымъ переплетомъ, украшеннымъ жемчугомъ, указывая этимъ, что въ свое время онъ станетъ добрымъ пьяницей.
На кушакъ ему пошло триста съ половиной аршинъ шелковой саржи, на половину бѣлой, а на половину голубой, если только я не ошибаюсь жестоко.
Шпага его была не изъ Валенсіи, а кинжалъ не изъ Сарагоссы: потому что отецъ его чертовски ненавидѣлъ всѣхъ этихъ пьяныхъ омавританившихся гидальго, но онъ получилъ прекрасную деревянную шпагу и кинжалъ изъ вареной кожи, раскрашенные и позолоченные, какихъ всякій пожелалъ бы.
Кошелекъ его былъ сдѣланъ изъ слоновой кожи, которую ему подарилъ Праконталь, проконсулъ Ливіи.
Для его верхняго платья взяли девять тысячъ шестьсотъ аршинъ безъ двухъ третей голубого бархата, затканнаго по діагонали золотомъ; отъ этого при извѣстной перспективѣ получался необыкновенный цвѣтъ, подобный тому, что мы видимъ на шейкахъ горлицъ, и чрезвычайно пріятный для глазъ зрителей.
Для его шапки взяли триста два аршина съ четвертью бѣлаго бархата, а форму придали ей широкую и круглую по размѣру его головы: отецъ его говорилъ, что мавританскія шапки, сшитыя на подобіе корки отъ пирога, когда-нибудь принесутъ несчастье бритымъ головамъ, которыя ихъ носятъ. Въ шапку воткнуто было большое, красивое, голубое перо пеликана изъ дикой Гирканіи и мило свѣшивалось на правое ухо. На груди у него висѣлъ золотой образъ вѣсомъ въ шестьдесятъ восемь марокъ, съ изображеніемъ человѣческой фигуры съ двумя головами, обращенными другъ къ другу, четырьмя руками, четырьмя ногами и двумя задами; такою, какъ увѣряетъ Платонъ in Symposio, была будто бы человѣческая природа при своемъ мистическомъ началѣ. Кругомъ образа шла надпись іоническими буквами: Ἡ ἀγάπη οὐ ζήτεῖ τὰ ἑαυτῆς[1].
Вокругъ шеи надѣта была золотая цѣпь вѣсомъ въ двадцать пять тысячъ шестьдесятъ три золотыхъ мар-
- ↑ Св. Павелъ, I посл. къ Коринѳянамъ, XIII, 5: Любовь не ищетъ своего.
пряжками, которые захватывались двумя эмалированными крючками, и в каждом из них вправлен был большой изумруд, величиной с апельсин. Потому что (как говорит Орфей libro de lapidibus и Плиний libro ultimo) у этого камня есть свойство возбуждать и укреплять мужскую силу. Разрез клапана был длиною с трость, той же кройки, как и штаны, и так же подбит голубым дама́. Но, глядя на красивое золотое шитье и прошивку, отделанную драгоценными брильянтами, рубинами, бирюзой, изумрудами и жемчугом, вы бы сравнили ее с великолепным рогом изобилия, — как мы его видим на древних изображениях и какой подарила Реа двум нимфам Адрастее и Иде, кормилицам Юпитера, всегда галантный, сочный, свежий, — всегда зеленеющий, всегда цветущий, всегда плодоносный, полный соков, полный цветов, плодов, полный всяких наслаждений. Божусь, что на него весело было глядеть. Но я еще подробнее опишу вам это в книге, которую я написал: «О достоинстве клапана у штанов». В одном только предупреждаю вас, а именно: что если клапан был очень длинен и широк, то и внутри был хорошо снабжен — и нисколько не походил на лицемерные клапаны толпы мышиных жеребчиков, подбитых ветром — к вящшему интересу женского пола.
На башмаки ему взяли четыреста шесть аршин кармазинного бархата и скроили их аккуратно параллельными полосами и пришили друг к дружке в виде однородных цилиндров. На их подошву употребили тысячу сто шкур коричневых коров, скроенных с узкими носками.
На япанчу ему взяли тысячу восемьсот аршин голубого бархата, вышитого по краям виноградными листьями, а по середине серебряными штофиками, с золотым переплетом, украшенным жемчугом, указывая этим, что в свое время он станет добрым пьяницей.
На кушак ему пошло триста с половиной аршин шелковой саржи, на половину белой, а на половину голубой, если только я не ошибаюсь жестоко.
Шпага его была не из Валенсии, а кинжал не из Сарагоссы: потому что отец его чертовски ненавидел всех этих пьяных омавританившихся гидальго, но он получил прекрасную деревянную шпагу и кинжал из вареной кожи, раскрашенные и позолоченные, каких всякий пожелал бы.
Кошелек его был сделан из слоновой кожи, которую ему подарил Праконталь, проконсул Ливии.
Для его верхнего платья взяли девять тысяч шестьсот аршин без двух третей голубого бархата, затканного по диагонали золотом; от этого при известной перспективе получался необыкновенный цвет, подобный тому, что мы видим на шейках горлиц, и чрезвычайно приятный для глаз зрителей.
Для его шапки взяли триста два аршина с четвертью белого бархата, а форму придали ей широкую и круглую по размеру его головы: отец его говорил, что мавританские шапки, сшитые на подобие корки от пирога, когда-нибудь принесут несчастье бритым головам, которые их носят. В шапку воткнуто было большое, красивое, голубое перо пеликана из дикой Гиркании и мило свешивалось на правое ухо. На груди у него висел золотой образ весом в шестьдесят восемь марок, с изображением человеческой фигуры с двумя головами, обращенными друг к другу, четырьмя руками, четырьмя ногами и двумя задами; такою, как уверяет Платон in Symposio, была будто бы человеческая природа при своем мистическом начале. Кругом образа шла надпись ионическими буквами: Ἡ ἀγάπη οὐ ζήτεῖ τὰ ἑαυτῆς[1].
Вокруг шеи надета была золотая цепь весом в двадцать пять тысяч шестьдесят три золотых мар-
- ↑ Св. Павел, I посл. к Коринфянам, XIII, 5: Любовь не ищет своего.
