тебя нѣтъ никакихъ развлеченій въ мірѣ. У меня же ихъ больше, чѣмъ у короля. И если ты хочешь примкнуть ко мнѣ, намъ самъ чортъ будетъ не братъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, — отвѣчалъ я, — не желаю, потому что тебѣ не уйти отъ висѣлицы.
_p._43.png)
— А тебѣ, — сказалъ онъ, — не миновать могилы. А что почетнѣе: висѣть на воздухѣ или быть зарытымъ въ землю? Эхъ ты, большая дура! Въ то время, какъ пажи пируютъ, я стерегу ихъ муловъ и подрѣзываю у нѣкоторыхъ ремень у стремени, такъ что онъ чуть держится. И когда толстякъ совѣтникъ или другой кто вздумаетъ сѣсть на сѣдло, онъ растягивается какъ свинья на мостовой при всемъ честномъ народѣ, и тутъ смѣху бываетъ больше чѣмъ на сто франковъ. Но мнѣ смѣшнѣе всѣхъ, потому что, вернувшись домой, онъ велитъ драть господина пажа какъ попову козу и я, такимъ образомъ, не въ обидѣ за то, что израсходовался на угощеніе.
Въ концѣ концовъ, у него было, какъ выше сказано, шестьдесятъ три способа доставать деньги, но было также и двѣсти четырнадцать способовъ ихъ расходовать.
тебя нет никаких развлечений в мире. У меня же их больше, чем у короля. И если ты хочешь примкнуть ко мне, нам сам чёрт будет не брат.
— Нет, нет, — отвечал я, — не желаю, потому что тебе не уйти от виселицы.
— А тебе, — сказал он, — не миновать могилы. А что почетнее: висеть на воздухе или быть зарытым в землю? Эх ты, большая дура! В то время, как пажи пируют, я стерегу их мулов и подрезываю у некоторых ремень у стремени, так что он чуть держится. И когда толстяк советник или другой кто вздумает сесть на седло, он растягивается как свинья на мостовой при всём честном народе, и тут смеху бывает больше чем на сто франков. Но мне смешнее всех, потому что, вернувшись домой, он велит драть господина пажа как попову козу и я, таким образом, не в обиде за то, что израсходовался на угощение.
В конце концов, у него было, как выше сказано, шестьдесят три способа доставать деньги, но было также и двести четырнадцать способов их расходовать.
Въ тѣ самые дни одинъ ученый мужъ, по имени Томастъ, прослышавъ о гремѣвшей въ мірѣ и славной учености Пантагрюэля, прибылъ изъ Англіи съ тою только цѣлью, чтобы повидать Пантагрюэля, познакомиться съ нимъ и испытать, такъ ли велика его ученость, какъ о томъ гласила молва.
И дѣйствительно, прибывъ въ Парижъ, направился въ домъ вышеназваннаго Пантагрюэля, который жилъ въ отелѣ Сенъ-Дени и въ тотъ часъ гулялъ съ Панургомъ по саду, философствуя на манеръ перипатетиковъ. И при первомъ взглядѣ на него вздрогнулъ отъ страха, увидя, какъ онъ великъ и толстъ; затѣмъ поклонился, какъ водится, вѣжливо проговоривъ:
— Правду говоритъ Платонъ, царь философовъ, что еслибы образъ знанія и науки воплотился и принялъ видимую оболочку въ глазахъ смертныхъ, онъ бы возбудилъ во всѣхъ восторгъ къ себѣ. Уже одинъ слухъ о немъ,
В те самые дни один ученый муж, по имени Томаст, прослышав о гремевшей в мире и славной учености Пантагрюэля, прибыл из Англии с тою только целью, чтобы повидать Пантагрюэля, познакомиться с ним и испытать, так ли велика его ученость, как о том гласила молва.
И действительно, прибыв в Париж, направился в дом вышеназванного Пантагрюэля, который жил в отеле Сен-Дени и в тот час гулял с Панургом по саду, философствуя на манер перипатетиков. И при первом взгляде на него вздрогнул от страха, увидя, как он велик и толст; затем поклонился, как водится, вежливо проговорив:
— Правду говорит Платон, царь философов, что если бы образ знания и науки воплотился и принял видимую оболочку в глазах смертных, он бы возбудил во всех восторг к себе. Уже один слух о нём,
