чтобы я взялъ сто денье за одинъ; ибо accipies говорится на манеръ евреевъ, которые употребляютъ буцущее время вмѣсто повелительнаго наклоненія, какъ мы зто видимъ въ молитвѣ: Diliges dominum, id est: dilige. Поэтому, когда продавецъ индульгенцій говоритъ мнѣ: «centuplum accipies», то онъ хочетъ этимъ сказать: «centuplum ассіре», и это слѣдуетъ изъ толкованій раби Кими и раби Абенъ-Эзра и всѣхъ раввиновъ и ibi Bartolus. Скажу больше: папа Сикстъ далъ мнѣ тысячу пятьсотъ ливровъ ренты со своихъ доменовъ и съ церковной казны за то, что я вылѣчилъ ему злокачественный нарывъ, который такъ его мучилъ, что онъ чуть не охромѣлъ на всю жизнь. И такимъ образомъ я взимаю должное мнѣ съ церковной казны, такъ какъ онъ не платитъ. Эхъ, другъ мой, — продолжалъ онъ, — кабы ты зналъ, какъ я нагрѣлъ себѣ руки во время крестоваго похода, ты бы еще пуще удивился. Этотъ походъ далъ мнѣ шесть тысячъ флориновъ.
— Да гдѣ же, къ чорту, они? — спросилъ я. Вѣдь у тебя нѣтъ ни гроша!
— Туда ушли, откуда и пришли, — отвѣчалъ онъ, — они только прошли черезъ мои руки. Но я употребилъ слишкомъ три тысячи на то, чтобы выдать замужъ не молодыхъ дѣвушекъ, — онѣ и безъ того находятъ себѣ мужей, — но старыхъ, беззубыхъ хрычевокъ. Принимая во вниманіе, что эти добрыя женщины не теряли времени въ молодости и никѣмъ не брезгали, я рѣшилъ пристроить ихъ передъ смертью. И для этого одной далъ сто флориновъ, другой двадцать шесть, третьей триста, смотря по тому, насколько онѣ были безобразны, противны и отвратительны: вѣдь чѣмъ онѣ были противнѣе и гаже, тѣмъ больше приходилось имъ дать; иначе и самъ чортъ отвернулся бы отъ нихъ. Послѣ того я шелъ къ какому-нибудь зажиточному, толстому и жирному, малому и самъ служилъ сватомъ. Но прежде чѣмъ показать ему старуху, я показывалъ ему деньги, говоря: «Кумъ, вотъ это тебѣ достанется, если ты будешь молодцомъ.» И тутъ поднимался дымъ коромысломъ; я готовилъ имъ пиръ, давая пить лучшаго вина съ пряностями, чтобы ихъ хорошенько подбодрить. Тѣмъ же старухамъ, которыя были ужъ очень гадки и безобразны, я накрывалъ лицо мѣшкомъ. Кромѣ того, я много потерялъ денегъ на тяжбы.
— Но какія тяжбы могли быть у тебя? — спросилъ я. У тебя вѣдь нѣтъ ни земли, ни дома.
— Другъ мой, — отвѣчалъ онъ, — дѣвицы въ этомъ городѣ придумали, по наущенію діавола, носить черезчуръ закрытыя платья. Ну, и вотъ въ одинъ прекрасный вторникъ я подалъ прошеніе въ судъ въ качествѣ истца на этихъ дѣвицъ и добился, чтобы имъ повелѣно было отъ суда слегка декольтироваться. Но это мнѣ дорого стоило. Другой процессъ, еще болѣе трудный и, грязный, велъ я съ метромъ Фифи и его клевретами, съ тѣмъ чтобы имъ запретили читать ночью украдкой свои бочки, боченки и кварты Сентенцій и приказали бы совершать это при свѣтѣ бѣлаго дня въ соломенныхъ[1] школахъ улицы Фуаръ передъ лицомъ всѣхъ искусниковъ-софистовъ, но былъ присужденъ къ судебнымъ издержкамъ за несоблюденіе нѣкоторыхъ формальностей. Въ другой разъ я подалъ жалобу въ судъ на муловъ президента, совѣтниковъ и нѣкоторыхъ другихъ лицъ, клонившуюся къ тому, чтобы заставить совѣтницъ сшить для муловъ нагрудники, съ тѣмъ, чтобы они не пачкали своей слюной мостовую на заднемъ дворѣ суда, куда ихъ ставятъ и гдѣ они грызутъ удила; и, такимъ образомъ, пажи могли бы играть на мостовой въ кости или иную игру, не портя штановъ. И выигралъ на этотъ разъ дѣло, но это мнѣ дорого стоило. И опять сочтите-ка, во что мнѣ обходятся небольшія пирушки, которыми я ежедневно угощаю судейскихъ пажей.
— Но съ какой цѣлью? — спросилъ я.
— Другъ мой, — отвѣчалъ онъ, — у
- ↑ Намекъ на солому, которая служила вмѣсто скамеекъ школьникамъ улицы Фуаръ.
чтобы я взял сто денье за один; ибо accipies говорится на манер евреев, которые употребляют буцущее время вместо повелительного наклонения, как мы зто видим в молитве: Diliges dominum, id est: dilige. Поэтому, когда продавец индульгенций говорит мне: «centuplum accipies», то он хочет этим сказать: «centuplum ассире», и это следует из толкований раби Кими и раби Абен-Эзра и всех раввинов и ibi Bartolus. Скажу больше: папа Сикст дал мне тысячу пятьсот ливров ренты со своих доменов и с церковной казны за то, что я вылечил ему злокачественный нарыв, который так его мучил, что он чуть не охромел на всю жизнь. И таким образом я взимаю должное мне с церковной казны, так как он не платит. Эх, друг мой, — продолжал он, — кабы ты знал, как я нагрел себе руки во время крестового похода, ты бы еще пуще удивился. Этот поход дал мне шесть тысяч флоринов.
— Да где же, к чёрту, они? — спросил я. Ведь у тебя нет ни гроша!
— Туда ушли, откуда и пришли, — отвечал он, — они только прошли через мои руки. Но я употребил слишком три тысячи на то, чтобы выдать замуж не молодых девушек, — они и без того находят себе мужей, — но старых, беззубых хрычевок. Принимая во внимание, что эти добрые женщины не теряли времени в молодости и никем не брезгали, я решил пристроить их перед смертью. И для этого одной дал сто флоринов, другой двадцать шесть, третьей триста, смотря по тому, насколько они были безобразны, противны и отвратительны: ведь чем они были противнее и гаже, тем больше приходилось им дать; иначе и сам чёрт отвернулся бы от них. После того я шел к какому-нибудь зажиточному, толстому и жирному, малому и сам служил сватом. Но прежде чем показать ему старуху, я показывал ему деньги, говоря: «Кум, вот это тебе достанется, если ты будешь молодцом.» И тут поднимался дым коромыслом; я готовил им пир, давая пить лучшего вина с пряностями, чтобы их хорошенько подбодрить. Тем же старухам, которые были уж очень гадки и безобразны, я накрывал лицо мешком. Кроме того, я много потерял денег на тяжбы.
— Но какие тяжбы могли быть у тебя? — спросил я. У тебя ведь нет ни земли, ни дома.
— Друг мой, — отвечал он, — девицы в этом городе придумали, по наущению диавола, носить чересчур закрытые платья. Ну, и вот в один прекрасный вторник я подал прошение в суд в качестве истца на этих девиц и добился, чтобы им повелено было от суда слегка декольтироваться. Но это мне дорого стоило. Другой процесс, еще более трудный и, грязный, вел я с метром Фифи и его клевретами, с тем чтобы им запретили читать ночью украдкой свои бочки, бочонки и кварты Сентенций и приказали бы совершать это при свете белого дня в соломенных[1] школах улицы Фуар перед лицом всех искусников-софистов, но был присужден к судебным издержкам за несоблюдение некоторых формальностей. В другой раз я подал жалобу в суд на мулов президента, советников и некоторых других лиц, клонившуюся к тому, чтобы заставить советниц сшить для мулов нагрудники, с тем, чтобы они не пачкали своей слюной мостовую на заднем дворе суда, куда их ставят и где они грызут удила; и, таким образом, пажи могли бы играть на мостовой в кости или иную игру, не портя штанов. И выиграл на этот раз дело, но это мне дорого стоило. И опять сочтите-ка, во что мне обходятся небольшие пирушки, которыми я ежедневно угощаю судейских пажей.
— Но с какой целью? — спросил я.
— Друг мой, — отвечал он, — у
- ↑ Намек на солому, которая служила вместо скамеек школьникам улицы Фуар.
