стью и манерностью въ рѣчи. Уроженецъ Лимузена, котораго встрѣтилъ Пантагрюэль, желая скрыть свой мѣстный акцентъ и подражать парижскому говору, произноситъ длинныя тирады на шутовскомъ языкѣ, коверкая латинскія и французскія слова. Вся соль заключается именно въ исковерканности этой рѣчи, которую переводъ не можетъ передать. Пантагрюэль прини-
_p._20.png)
мается было душить уроженца Лимузена, въ наказаніе за то, что онъ притворяется парижаниномъ и коверкаетъ латынь, но въ концѣ концовъ отпускаетъ его живымъ, а Раблэ замѣчаетъ, что Авлій Гелліи былъ правъ, утверждая, что слѣдуетъ говорить такъ, какъ это всѣми принято; и правъ также Октавій Августъ, говорившій, что слѣдуетъ избѣгать всѣхъ малоупотребительныхъ словъ, какъ корабельные кормчіе избѣгаютъ подводныхъ камней.
стью и манерностью в речи. Уроженец Лимузена, которого встретил Пантагрюэль, желая скрыть свой местный акцент и подражать парижскому говору, произносит длинные тирады на шутовском языке, коверкая латинские и французские слова. Вся соль заключается именно в исковерканности этой речи, которую перевод не может передать. Пантагрюэль прини-
мается было душить уроженца Лимузена, в наказание за то, что он притворяется парижанином и коверкает латынь, но в конце концов отпускает его живым, а Рабле замечает, что Авлий Геллии был прав, утверждая, что следует говорить так, как это всеми принято; и прав также Октавий Август, говоривший, что следует избегать всех малоупотребительных слов, как корабельные кормчие избегают подводных камней.
Послѣ успѣшныхъ занятій въ Орлеанѣ, Пантагрюэль рѣшилъ посѣтить большой Парижскій университетъ. Но прежде чѣмъ уѣхать, онъ узналъ, что въ Сентъ-Эньянѣ, одномъ изъ монастырей Орлеана, лежитъ въ землѣ уже двѣсти четырнадцать лѣтъ колоссальный колоколъ. Онъ былъ такъ великъ что никакими машинами нельзя было вытащить его изъ земли, сколько ни старались, пуская въ ходъ всѣ средства, какія рекомендуетъ Витрувій: De architectura; Альбертъ: De re dedificatoria; Евклидъ, Ѳеонъ, Архимедъ и Геронъ: De ingeniis. Но все было тщетно. Тогда, склонясь къ смиренной просьбѣ гражданъ и жителей вышеупомянутаго города, Пантагрюэль рѣшилъ перенести колоколъ на колокольню, для которой онъ былъ предназначенъ. И вотъ онъ отправился въ то мѣсто, гдѣ находился колоколъ, и поднялъ его мизинцемъ такъ легко, какъ вы подняли бы колокольчикъ, привѣшиваемый къ ястребамъ. Но прежде чѣмъ снести его на колокольню, Пантагрюэль пожелалъ задать городу въ нѣкоторомъ родѣ серенаду и носилъ колоколъ по всѣмъ улицамъ въ рукѣ и звонилъ, къ вящшему удовольствію жителей. Но отъ этого произошло большое неудобство, а именно: отъ ношенія колокола и его звона все вино въ Орлеанѣ забродило и скислось. Но люди замѣтили это только въ слѣдующую ночь: всѣ пившіе это кислое вино почувствовали большую жажду и плевались бѣлой, какъ хлопчатая бумага, слюной, говоря:
— Мы вобрали въ себя Пантагрюэля, у насъ во рту стало совсѣмъ солоно.
Послѣ этого Пантагрюэль прибылъ въ Парижъ со своими людьми. При его вступленіи въ городъ, всѣ жители вышли изъ домовъ, чтобы поглядѣть на него, потому что, какъ вамъ извѣстно, парижане глупы по природѣ, пѣтые дураки, а потому глазѣли на. Пантагрюэля, разиня ротъ и при этомъ побаиваясь, какъ бы онъ не унесъ Парламента куда-нибудь въ другое мѣсто à remotis, какъ отецъ его унесъ колокола Нотръ-Дамъ, чтобы привѣсить ихъ къ шеѣ своей кобылы.
Пробывъ въ Парижѣ нѣкоторое вре-
После успешных занятий в Орлеане, Пантагрюэль решил посетить большой Парижский университет. Но прежде чем уехать, он узнал, что в Сент-Эньяне, одном из монастырей Орлеана, лежит в земле уже двести четырнадцать лет колоссальный колокол. Он был так велик что никакими машинами нельзя было вытащить его из земли, сколько ни старались, пуская в ход все средства, какие рекомендует Витрувий: De architectura; Альберт: De re dedificatoria; Евклид, Феон, Архимед и Герон: De ingeniis. Но всё было тщетно. Тогда, склонясь к смиренной просьбе граждан и жителей вышеупомянутого города, Пантагрюэль решил перенести колокол на колокольню, для которой он был предназначен. И вот он отправился в то место, где находился колокол, и поднял его мизинцем так легко, как вы подняли бы колокольчик, привешиваемый к ястребам. Но прежде чем снести его на колокольню, Пантагрюэль пожелал задать городу в некотором роде серенаду и носил колокол по всем улицам в руке и звонил, к вящему удовольствию жителей. Но от этого произошло большое неудобство, а именно: от ношения колокола и его звона всё вино в Орлеане забродило и скислось. Но люди заметили это только в следующую ночь: все пившие это кислое вино почувствовали большую жажду и плевались белой, как хлопчатая бумага, слюной, говоря:
— Мы вобрали в себя Пантагрюэля, у нас во рту стало совсем солоно.
После этого Пантагрюэль прибыл в Париж со своими людьми. При его вступлении в город, все жители вышли из домов, чтобы поглядеть на него, потому что, как вам известно, парижане глупы по природе, петые дураки, а потому глазели на. Пантагрюэля, разиня рот и при этом побаиваясь, как бы он не унес Парламента куда-нибудь в другое место à remotis, как отец его унес колокола Нотр-Дам, чтобы привесить их к шее своей кобылы.
Пробыв в Париже некоторое вре-
