дей своего вѣка и неустанно боролся за новыя идеи, разрушавшія средневѣковые устои. Его оружіемъ были иронія и насмѣшка. Само собой разумѣется, онъ подвергался преслѣдованіямъ, несмотря на милостивое отношеніе къ нему не только свѣтскихъ государей его времени — Франциска I и Генриха II, но и двоихъ папъ — Климента VII и Павла III. Во время вторичнаго пребыванія въ Римѣ Раблэ озаботился регуляризировать свое положеніе. Онъ послалъ папѣ Павлу III прошеніе по случаю своего отступничества (supplicatio pro apostasia). Онъ сознавался въ немъ, что уклонился отъ монастырской жизни и скитался но бѣлу свѣту, и просилъ у первосвященника полнаго отпущенія грѣховъ, позволенія снова облечься въ рясу бенедиктинскаго монаха и вернуться въ монастырь этого ордена, какой его захочетъ принять, и практиковать вездѣ, съ разрѣшенія настоятеля, искусство медицины, въ которомъ онъ достигъ степени бакалавра, магистра и доктора, и практиковать его въ предѣлахъ, предписанныхъ каноническими законами духовнымъ лицамъ, т.-е. до примѣненія желѣза и огня включительно, ради одного человѣколюбія и безъ всякихъ корыстныхъ цѣлей. Въ этой просьбѣ его поддерживали весьма вліятельные покровители, кардиналы Джинукки и Симонетта. Просьба была исполнена декретомъ папы Павла III отъ 17 января 1536 года, второго по восшествіи его на папскій престолъ. Этотъ декретъ составленъ въ самыхъ лестныхъ для Раблэ выраженіяхъ: «во вниманіе къ вашему рвенію къ религіи, наукѣ и литературѣ, къ вашей честной жизни и добрымъ нравамъ, которые говорятъ за насъ… тронутые вашими мольбами, мы васъ прощаемъ и пр.». Сорбонна, университетъ и парламентъ преслѣдовали сочиненія Раблэ, несмотря, какъ выше сказано, на покровительство Франциска I и Генриха И. Одно время даже Раблэ вынужденъ былъ спастись бѣгствомъ въ Метцъ, чтобы избѣгнуть опасности быть сожженнымъ на кострѣ за свободомысліе.
Сочиненія Раблэ вызывали самые разнообразные комментаріи. Долгое время въ нихъ видѣли аллегорическую исторію XVI вѣка. «Гаргантюа», — говорили, — это олицетвореніе Франциска I, а «Пантагрюэль» — не кто иной, какъ Генрихъ II. Но, конечно, это ошибочный взглядъ. Раблэ — великій сатирикъ: онъ смѣется надъ всѣми, даже надъ читателями. Въ десятистишіи, предпосланномъ «Гаргантюа», онъ говоритъ имъ:
«Vray est qu’icy peu de perfection
Vous apprendrez, si non en cas de rire»[1].
Всякаго рода насмѣшки, накопившіяся въ теченіе вѣковъ надъ старымъ общественнымъ порядкомъ, собраны въ его твореніяхъ. Ничто отъ него не ускользнуло: откровенныя рѣзкости сказокъ, смѣлыя выходки фарса, монастырскія шуточки чередуются въ этой колоссальной сатирѣ, значеніе которой становится вполнѣ ясно, когда видишь, что Раблэ, основательно изучившій античный міръ и близко знакомый съ народными сказаніями среднихъ вѣковъ, соединилъ въ своемъ трудѣ съ безподобной эрудиціей и остроуміемъ комическія, смѣлыя выходки всѣхъ временъ и всѣхъ странъ.
Такимъ образомъ, въ твореніяхъ Раблэ слѣдуетъ искать не намековъ, болѣе или менѣе замаскированныхъ, на образъ дѣйствія вышеупомянутыхъ французскихъ государей, но оживленную картину., всѣхъ слоевъ общества, ихъ нравовъ, обычаевъ, ихъ говора. Его творенія представляютъ собою неоцѣненный историческій документъ, но это вовсе не сама исторія. Жанъ де-Ту въ «Исторіи своего времени» нѣсколькими строчками очень вѣрно характеризуетъ творенія Раблэ: «Онъ напечаталъ остроумное сочиненіе, въ которомъ подъ вымышленными именами выставилъ, какъ на театрѣ, всѣ состоянія человѣческой жизни и французскаго королевства и отдалъ ихъ на посмѣяніе народа».
И, въ самомъ дѣлѣ, описаніе общества XVI вѣка, еще недостаточно изученнаго, представляетъ главный интересъ романа Раблэ. Этимъ въ особенности онъ привлекаетъ и занимаетъ, такъ какъ мы находимъ у него собранными, — частью намѣренно, частью безсознательно, — неоцѣненные матеріалы, подобныхъ которымъ не встрѣтимъ нигдѣ въ другомъ мѣстѣ.
При этомъ, благодаря обширной и разносторонней эрудиціи Раблэ, его комическое произведеніе блещетъ возвышенными и серіозными идеями, возносящими его надъ вульгарной буфонадой.
- ↑ Правда, вы мало узнаете здѣсь совершеннаго, развѣ только посмѣетесь.
дей своего века и неустанно боролся за новые идеи, разрушавшие средневековые устои. Его оружием были ирония и насмешка. Само собой разумеется, он подвергался преследованиям, несмотря на милостивое отношение к нему не только светских государей его времени — Франциска I и Генриха II, но и двоих пап — Климента VII и Павла III. Во время вторичного пребывания в Риме Рабле озаботился регуляризировать свое положение. Он послал папе Павлу III прошение по случаю своего отступничества (supplicatio pro apostasia). Он сознавался в нём, что уклонился от монастырской жизни и скитался но белу свету, и просил у первосвященника полного отпущения грехов, позволения снова облечься в рясу бенедиктинского монаха и вернуться в монастырь этого ордена, какой его захочет принять, и практиковать везде, с разрешения настоятеля, искусство медицины, в котором он достиг степени бакалавра, магистра и доктора, и практиковать его в пределах, предписанных каноническими законами духовным лицам, т. е. до применения железа и огня включительно, ради одного человеколюбия и без всяких корыстных целей. В этой просьбе его поддерживали весьма влиятельные покровители, кардиналы Джинукки и Симонетта. Просьба была исполнена декретом папы Павла III от 17 января 1536 года, второго по восшествии его на папский престол. Этот декрет составлен в самых лестных для Рабле выражениях: «во внимание к вашему рвению к религии, науке и литературе, к вашей честной жизни и добрым нравам, которые говорят за нас… тронутые вашими мольбами, мы вас прощаем и пр.». Сорбонна, университет и парламент преследовали сочинения Рабле, несмотря, как выше сказано, на покровительство Франциска I и Генриха И. Одно время даже Рабле вынужден был спастись бегством в Метц, чтобы избегнуть опасности быть сожженным на костре за свободомыслие.
Сочинения Рабле вызывали самые разнообразные комментарии. Долгое время в них видели аллегорическую историю XVI века. «Гаргантюа», — говорили, — это олицетворение Франциска I, а «Пантагрюэль» — не кто иной, как Генрих II. Но, конечно, это ошибочный взгляд. Рабле — великий сатирик: он смеется над всеми, даже над читателями. В десятистишии, предпосланном «Гаргантюа», он говорит им:
«Vray est qu’icy peu de perfection
Vous apprendrez, si non en cas de rire»[1].
Всякого рода насмешки, накопившиеся в течение веков над старым общественным порядком, собраны в его творениях. Ничто от него не ускользнуло: откровенные резкости сказок, смелые выходки фарса, монастырские шуточки чередуются в этой колоссальной сатире, значение которой становится вполне ясно, когда видишь, что Рабле, основательно изучивший античный мир и близко знакомый с народными сказаниями средних веков, соединил в своем труде с бесподобной эрудицией и остроумием комические, смелые выходки всех времен и всех стран.
Таким образом, в творениях Рабле следует искать не намеков, более или менее замаскированных, на образ действия вышеупомянутых французских государей, но оживленную картину., всех слоев общества, их нравов, обычаев, их говора. Его творения представляют собою неоцененный исторический документ, но это вовсе не сама история. Жан де Ту в «Истории своего времени» несколькими строчками очень верно характеризует творения Рабле: «Он напечатал остроумное сочинение, в котором под вымышленными именами выставил, как на театре, все состояния человеческой жизни и французского королевства и отдал их на посмеяние народа».
И, в самом деле, описание общества XVI века, еще недостаточно изученного, представляет главный интерес романа Рабле. Этим в особенности он привлекает и занимает, так как мы находим у него собранными, — частью намеренно, частью бессознательно, — неоцененные материалы, подобных которым не встретим нигде в другом месте.
При этом, благодаря обширной и разносторонней эрудиции Рабле, его комическое произведение блещет возвышенными и серьёзными идеями, возносящими его над вульгарной буфонадой.
- ↑ Правда, вы мало узнаете здесь совершенного, разве только посмеетесь.
