Но графа не коснется страхъ.
Не лезвее ль въ его рукахъ?
Не крестъ ли на его груди?
Но мракъ все гуще впереди.
Давно прошелъ условный часъ,
Плылъ мѣсяцъ, и межъ тучъ угасъ,
Была надежда и прошла,
И мгла кругомъ, и въ сердцѣ мгла…
Слабѣетъ, никнетъ гордый духъ,
И графъ молитву шепчетъ вслухъ.
„Ты не пришла, ты не придешь!
Твое письмо — иль смѣхъ иль ложь!
А я, смиренный пилигримъ.
Обѣтомъ связанный своимъ,
Посмѣлъ о радости мечтать!
Бѣжать я долженъ, словно тать,
Въ Святую Землю поспѣшить,
У гроба Господа сложить
И прежній грѣхъ и эту страсть!
Къ кресту пречистому припасть,
Да скажетъ мнѣ Господь: Пролью
Елей Я на-душу твою!
Но если… Если въ замкѣ томъ
Она томится подъ замкомъ,
И ждутъ ее — и судъ и казнь!
О, сердце сжавшая боязнь!
О, ужасъ, впившійся въ мечты!
Но что во тьмѣ?.. Кто близко?.. Ты?“
Лицо закрывъ густой фатой,
Въ одеждѣ странницы простой,
Но графа не коснется страх.
Не лезвие ль в его руках?
Не крест ли на его груди?
Но мрак все гуще впереди.
Давно прошел условный час,
Плыл месяц, и меж туч угас,
Была надежда и прошла,
И мгла кругом, и в сердце мгла…
Слабеет, никнет гордый дух,
И граф молитву шепчет вслух.
«Ты не пришла, ты не придешь!
Твое письмо — иль смех иль ложь!
А я, смиренный пилигрим.
Обетом связанный своим,
Посмел о радости мечтать!
Бежать я должен, словно тать,
В Святую Землю поспешить,
У гроба Господа сложить
И прежний грех и эту страсть!
К кресту пречистому припасть,
Да скажет мне Господь: Пролью
Елей Я на́ душу твою!
Но если… Если в замке том
Она томится под замком,
И ждут ее — и суд и казнь!
О, сердце сжавшая боязнь!
О, ужас, впившийся в мечты!
Но что во тьме?.. Кто близко?.. Ты?»
Лицо закрыв густой фатой,
В одежде странницы простой,
