Не плачетъ, тщетно не зоветъ.
На мигъ сверкнулъ ей небосводъ
Сіяньемъ пламенной зари, —
И вновь померкли янтари.
На мигъ, въ сіяющемъ вѣнцѣ,
Съ улыбкой странной на лицѣ.
Маня, предстала ей Любовь, —
И въ темный гробъ упала вновь.
На мигъ зажглась надъ ней звѣзда, —
Чтобъ закатиться навсегда!
Томятъ видѣнья въ тишинѣ!
Въ бреду больномъ иль въ зыбкомъ снѣ
Гертруда видитъ дальній лѣсъ,
Глубь вечерѣющихъ небесъ,
И логъ и три Проклятыхъ Пня…
При свѣтѣ меркнущаго дня,
Къ сухой корѣ лицомъ припавъ,
Тамъ ждетъ ее печальный графъ.
Его глаза блестятъ во мглѣ;
Высокій посохъ — на землѣ;
А что въ его рукѣ? — кинжалъ?
Всталъ полный мѣсяцъ, кругло-алъ,
И чрезъ глазницы мрачныхъ тучъ
Сталъ наводить на все свой лучъ.
И кажется Гертрудѣ вдругъ:
Благоухаетъ логъ и лугъ,
И снова, по травѣ полянъ,
Она бѣжитъ въ ночной туманъ.
Слабѣютъ силы; на ногахъ
Какъ будто цѣпи; хладный страхъ
Не плачет, тщетно не зовет.
На миг сверкнул ей небосвод
Сияньем пламенной зари, —
И вновь померкли янтари.
На миг, в сияющем венце,
С улыбкой странной на лице.
Маня, предстала ей Любовь, —
И в темный гроб упала вновь.
На миг зажглась над ней звезда, —
Чтоб закатиться навсегда!
Томят виденья в тишине!
В бреду больном иль в зыбком сне
Гертруда видит дальний лес,
Глубь вечереющих небес,
И лог и три Проклятых Пня…
При свете меркнущего дня,
К сухой коре лицом припав,
Там ждет ее печальный граф.
Его глаза блестят во мгле;
Высокий посох — на земле;
А что в его руке? — кинжал?
Встал полный месяц, кругло ал,
И чрез глазницы мрачных туч
Стал наводить на все свой луч.
И кажется Гертруде вдруг:
Благоухает лог и луг,
И снова, по траве полян,
Она бежит в ночной туман.
Слабеют силы; на ногах
Как будто цепи; хладный страх
