Въ морозномъ туманѣ бѣлѣетъ Исакій.
На глыбѣ оснѣженной высится Петръ.
И люди проходятъ въ дневномъ полумракѣ,
Какъ будто предъ нимъ выступая на смотръ.
Ты такъ же стоялъ здѣсь, обрызганъ и въ пѣнѣ,
Надъ темной равниной взмутившихся волнъ;
И тщетно грозилъ тебѣ бѣдный Евгеній,
Охваченъ безуміемъ, яростью полнъ.
Стоялъ ты, когда между криковъ и гула,
Покинутой рати ложились тѣла,
Чья кровь на снѣгахъ продымилась, блеснула,
И полюсъ земной растопить не могла.
Смѣняясь, шумѣли вокругъ поколѣнья,
Вставали дома, какъ посѣвы твои…
Твой конь попиралъ съ безпощадностью звенья
Безсильно подъ нимъ изогнутой змѣи.
В морозном тумане белеет Исакий.
На глыбе оснеженной высится Петр.
И люди проходят в дневном полумраке,
Как будто пред ним выступая на смотр.
Ты так же стоял здесь, обрызган и в пене,
Над темной равниной взмутившихся волн;
И тщетно грозил тебе бедный Евгений,
Охвачен безумием, яростью полн.
Стоял ты, когда между криков и гула,
Покинутой рати ложились тела,
Чья кровь на снегах продымилась, блеснула,
И полюс земной растопить не могла.
Сменяясь, шумели вокруг поколенья,
Вставали дома, как посевы твои…
Твой конь попирал с беспощадностью звенья
Бессильно под ним изогнутой змеи.
