Народъ въ восторгѣ вылъ; друзья
Моей завидовали долѣ;
За мной влеклись цари въ неволѣ;
По Via Sacra, въ Капитолій,
Для пышныхъ жертвъ проѣхалъ я.
Но вотъ, когда, вѣнецъ клоня.
Я подступилъ къ телицѣ бѣлой —
Ножъ задрожалъ въ рукѣ умѣлой,
Какъ тайный знакъ, что отлетѣла
Богиня Нике отъ меня.
Мой взоръ на мигъ покрылся тьмой
И былъ мнѣ внятенъ голосъ бога:
„Вѣнецъ и пурпурная тога
„Довлѣетъ смертнымъ. Слишкомъ много
„Кто волитъ, — противъ вызовъ мой!“
Что жъ, подниму ль ярмо судьбы?
Нѣтъ! отъ копья лица не скрою!
Трубите трубы снова къ бою!
И пусть въ парѳянскомъ станѣ мною,
Какъ плѣннымъ, тѣшатся рабы!
Народ в восторге выл; друзья
Моей завидовали доле;
За мной влеклись цари в неволе;
По Via Sacra, в Капитолий,
Для пышных жертв проехал я.
Но вот, когда, венец клоня.
Я подступил к телице белой —
Нож задрожал в руке умелой,
Как тайный знак, что отлетела
Богиня Нике от меня.
Мой взор на миг покрылся тьмой
И был мне внятен голос бога:
«Венец и пурпурная тога
Довлеет смертным. Слишком много
Кто волит, — против вызов мой!»
Что ж, подниму ль ярмо судьбы?
Нет! от копья лица не скрою!
Трубите трубы снова к бою!
И пусть в парфянском стане мною,
Как пленным, тешатся рабы!
