славяно-россійскихъ распространилось, а готѳы чуждыми нареклись народами, тогда, можетъ быть, и сіе названіе отъ насъ къ нимъ однимъ преселилось. Признаюсь, что связь сія мнѣ и самому темна кажется, но кто отважится столько повеличаться остротою своего зрѣнія, чтобъ могъ проникнуть мрачную завѣсу источника древнихъ народовъ, и запутанную связь темнотою времянъ дерзнулъ разобрать своимъ остроуміемъ? Самъ Александръ притупилъ бы свой мечъ, разсѣкая твердый сей узелъ. И такъ лучше скажу съ Михайломъ Васильевичемъ Ломоносовымъ: вѣроятности отрещись не могу, достовѣрности не вижу.
Тщетно налегаютъ мои соотчичи на слово доблесть или доблественность и ему превосходное сіе дать хотятъ нареченіе! Первое, оно столько жъ новостью своею темно, какъ и годство; второе, оно идетъ только на храбрость воинскую, на красоту, сановитость, величественность, надменность, чванство. Но здѣсь не о томъ дѣло! Это лучше идетъ на павлина, нежели на гражданина; ближе къ фанфарону, чѣмъ къ Катону. Годный гражданинъ, прямой сынъ отечества, есть существо частно чувствамъ не подвластное, пылающее общественнымъ огнемъ любви, усердія, безпристрастія къ узаконенному порядку. Безспорно, онъ долженъ быть здоровъ и трудолюбивъ, но долженъ быть и во всемъ годенъ. Послушаемъ Неронова учителя, какъ онъ прямаго гражданина описуетъ: "вотъ зрѣлище прямо достойное, чтобъ на него отецъ боговъ и весь олимпъ заглядѣлся, и въ образѣ своего созданія порадовался! Это мужъ правдивый и неустрашимый въ борьбѣ съ злосчастіемъ, а особливо, когда онъ еще и наступатель! Нѣтъ! Я не вижу ничего в подсолнечной, превышающаго Катона, который на трупахъ низложенныя его дружины незыблемо и неколебимо стоитъ среди развалинъ мира!"
И для того, не страшась нареканія, буду годство мое употреблять при всякомъ пристойномъ случаѣ, желая алчно, чтобъ годственное академическое собраніе, пекущееся о обогащеніи языка нашего, нашло оное годнымъ къ помѣщенію въ словарѣ ихъ; дражайшіе жъ мои соотчичи не только бы хотѣли доблественными быть, но даже годными и годственными въ дѣланіи добра. Не могу надивиться, что мысль сія увернулась отъ нашего Михайла Васильевича Ломоносова, отъ Александръ Петровича Сумарокова, отъ Михаила Матвѣевича Хераскова и отъ Василія Кирилловича Тредьяковскаго; а они столько усердствовали о языкѣ нашемъ! Смѣшно подумать, что слово сіе будетъ служить эпохою россійскаго годства! Но что нужды! Сосѣди наши прежде узнали наименованіе, а мы искони бѣ являли дѣло, вещь и употребленіе онаго.
Остерегаясь продолжить мою матерію, чтобы не обременять терпѣнія вашего, милостивые государи, прерываю стезю мою, надѣясь, что вы мои недостатки удостоите прикрыть вашимъ великодушіемъ; поступокъ же мой къ усердію, а не къ тщеславію, приписать не отречетесь, не для того, чтобъ ободрить мои впредь подношенія, ибо знаю, что вамъ въ оныхъ мало нужды, а во мнѣ свѣдѣнія такъ мало, что на подобіе искры коль скоро вспыхнетъ, мгновенно и угасаетъ; но для того, чтобъ попыткомъ моимъ не остудить въ другихъ охоты къ подобнымъ сему перепискамъ. А если кто изъ спосажденныхъ съ вами вознегодуетъ на мою рев-
славяно-российских распространилось, а готфы чуждыми нареклись народами, тогда, может быть, и сие название от нас к ним одним преселилось. Признаюсь, что связь сия мне и самому темна кажется, но кто отважится столько повеличаться остротою своего зрения, чтоб мог проникнуть мрачную завесу источника древних народов, и запутанную связь темнотою времян дерзнул разобрать своим остроумием? Сам Александр притупил бы свой меч, рассекая твёрдый сей узел. И так лучше скажу с Михайлом Васильевичем Ломоносовым: вероятности отрещись не могу, достоверности не вижу.
Тщетно налегают мои соотчичи на слово доблесть или доблественность и ему превосходное сие дать хотят наречение! Первое, оно столько ж новостью своею темно, как и годство; второе, оно идёт только на храбрость воинскую, на красоту, сановитость, величественность, надменность, чванство. Но здесь не о том дело! Это лучше идёт на павлина, нежели на гражданина; ближе к фанфарону, чем к Катону. Годный гражданин, прямой сын отечества, есть существо частно чувствам не подвластное, пылающее общественным огнём любви, усердия, беспристрастия к узаконенному порядку. Бесспорно, он должен быть здоров и трудолюбив, но должен быть и во всём годен. Послушаем Неронова учителя, как он прямого гражданина описует: "вот зрелище прямо достойное, чтоб на него отец богов и весь Олимп загляделся, и в образе своего создания порадовался! Это муж правдивый и неустрашимый в борьбе с злосчастием, а особливо, когда он ещё и наступатель! Нет! Я не вижу ничего в подсолнечной, превышающего Катона, который на трупах низложенные его дружины незыблемо и неколебимо стоит среди развалин мира!"
И для того, не страшась нарекания, буду годство моё употреблять при всяком пристойном случае, желая алчно, чтоб годственное академическое собрание, пекущееся об обогащении языка нашего, нашло оное годным к помещению в словаре их; дражайшие ж мои соотчичи не только бы хотели доблественными быть, но даже годными и годственными в делании добра. Не могу надивиться, что мысль сия увернулась от нашего Михайла Васильевича Ломоносова, от Александр Петровича Сумарокова, от Михаила Матвеевича Хераскова и от Василия Кирилловича Тредьяковского; а они столько усердствовали о языке нашем! Смешно подумать, что слово сие будет служить эпохою российского годства! Но что нужды! Соседи наши прежде узнали наименование, а мы искони бе являли дело, вещь и употребление онаго.
Остерегаясь продолжить мою материю, чтобы не обременять терпения вашего, милостивые государи, прерываю стезю мою, надеясь, что вы мои недостатки удостоите прикрыть вашим великодушием; поступок же мой к усердию, а не к тщеславию, приписать не отречётесь, не для того, чтоб ободрить мои впредь подношения, ибо знаю, что вам в оных мало нужды, а во мне сведения так мало, что на подобие искры коль скоро вспыхнет, мгновенно и угасает; но для того, чтоб попытком моим не остудить в других охоты к подобным сему перепискам. А если кто из спосаждённых с вами вознегодует на мою рев-
