Стали спускаться и спускъ былъ гораздо страшнѣе поднятія въ гору: — по какимъ только рытвинамъ, ручьямъ и рвамъ не пробирались мы; иногда, заѣхавъ въ какую-нибудь яму, и люди, и лошади становились въ тупикъ, и стояли, соображая, какъ изъ нея выбраться. Зная свойство телѣги тотчасъ ткнуться оглоблями въ землю и остановиться, на какой бы покатости она не стояла, я нисколько не боялся за цѣлость своихъ костей и только съ любопытствомъ слѣдилъ за монголами, которые разрѣшали разныя трудныя задачи, — куда теперь направлять телѣгу; но они обыкновенно недолго размышляли, благополучно выходили изъ повидимому безвыходнаго положенія, снова попадали въ такое же, опять выбивались и, наконецъ, добравшись до гладкой покатости, спускавшейся въ долину, понеслись по ней маршъ-маршемъ, и, не измѣняя хода, скоро доскакали до слѣдующей станціи, Баи́нъ-Голъ гдѣ насъ встрѣтилъ, въ качествѣ хозяина, толстякъ-монголъ, важный на видъ, съ много-этажной шеей, богатый человѣкъ и генералъ китайской службы, какъ объяснили намъ. Эта служба, впрочемъ, состояла лишь въ томъ, чтобы въ извѣстные сроки являться ко двору для поднесенія кому слѣдуетъ подарковъ и полученія такихъ же обратно. На немъ была форменная шляпа съ краснымъ шарикомъ и чистый, свѣтло-сѣрый халатъ. Послѣ обыкновеннаго монгольскаго привѣтствія „амрха́нъ сайнъ байна́!“ онъ сказалъ намъ по-русски: — здравствуй! Онъ также бывалъ въ Кяхтѣ, и зналъ несколько русскихъ словъ: здравствуй, прощайте, нѣту, хорошо и проч. Юрта, въ которую онъ ввелъ насъ, была покрыта кругомъ новыми войлоками; въ срединѣ стоялъ круглый таганъ, наполненный курившимся навозомъ, и тяжелый дымъ наполнялъ всю юрту въ такой степени, что въ ней нельзя было ни смотрѣть, ни свободно дышать. Хотя этотъ разведенный огонь и служилъ выраженіемъ особенно любезнаго вниманія хозяина, тѣмъ не менѣе мы тотчасъ попросили убрать его, сказавъ, что намъ не холодно, что мы къ холоду привыкли и огня не любимъ… Я старался объяснить ему черезъ переводчика, что отъ этого дыма у нихъ такъ часто болятъ глаза, что надо бы устраивать печь съ трубой, куда бы уходилъ дымъ, но онъ, кажется, ничего не понялъ, по крайней мѣрѣ, ничего не отвѣтилъ на мои слова и тупо смотрѣлъ то на меня, то въ пространство.
Чувствуя сильное утомленіе, я протянулся на войлокѣ, на который ложился теперь смѣло; а еще недавно эти войлоки
