свѣдущи живописцы, то мы, вѣроятно, отвѣтимъ: — къ изготовленію картинъ и прочее въ такомъ же родѣ. А если насъ спросятъ, къ чему относятся оосра софиста, что мы отвѣтимъ на это? Какого дѣла онъ мастеръ?
"Что же сказать о немъ, Сократъ, какъ не то, что онъ мастеръ научать людей умѣнью говорить".
— Можетъ быть, — говорю я, — это и правда. Однако, этого еще недостаточно, потому что такой отвѣтъ вызоветъ новый вопросъ, а именно: Какому умѣнью говорить научаетъ людей софистъ? У киѳариста, безъ сомнѣнія, люди тоже научаются говорить; — научаются говорить именно о томъ, въ чемъ онъ имъ передаетъ и свѣдѣнія, т. е. объ игрѣ на киѳарѣ, такъ?
"Такъ".
— Хорошо. А софистъ, о чемъ научаетъ людей говорить? Понятно, о томъ, въ чемъ онъ и свѣдущъ?
"Полагать надо".
— Что же это такое, въ чемъ имѣетъ свѣдѣнія и еамъ софистъ, и передаетъ ихъ ученику?
"Ужъ этого — говоритъ — я не умѣю сказать".
— Въ такомъ случаѣ, — говорю я, — понимаешь ли ты всю опасность, какой собираешься подвергнуть свою душу? Если бы гебѣ пришлось ввѣрить кому-нибудь свое тѣло, не зная при этомъ, улучшится.іи оно черезъ это, или станетъ хуже, вѣдь ты много передумалъ бы, слѣдуетъ ли его ввѣрять, или нѣтъ, и позвалъ бы па совѣтъ и друзей, и домашнихъ своихъ, и по цѣлымъ днямъ занимался бы этимъ вопросомъ. Но душу ты, безъ сомнѣнія, ставишь выше тѣла, такъ какъ отъ улучшенія или ухудшенія ея зависитъ все твое благополучіе или неблагополучіе. Такъ неужели ты не посовѣтуешься ни съ отцомъ, ни съ братомъ, ни съ кѣмъ-нибудь изъ насъ друзей, слѣдуетъ ли или нѣтъ ввѣрять ее этому пришлому гостю? Странно, въ самомъ дѣлѣ, что ты, прослышавши о немъ только вечеромъ, спозаранку уже прибѣгаешь, ие думаешь и рѣчи заводить и совѣтоваться о надобности или ненадобности
сведущи живописцы, то мы, вероятно, ответим: — к изготовлению картин и прочее в таком же роде. А если нас спросят, к чему относятся оосра софиста, что мы ответим на это? Какого дела он мастер?
"Что же сказать о нём, Сократ, как не то, что он мастер научать людей уменью говорить".
— Может быть, — говорю я, — это и правда. Однако, этого еще недостаточно, потому что такой ответ вызовет новый вопрос, а именно: Какому уменью говорить научает людей софист? У кифариста, без сомнения, люди тоже научаются говорить; — научаются говорить именно о том, в чём он им передает и сведения, т. е. об игре на кифаре, так?
"Так".
— Хорошо. А софист, о чём научает людей говорить? Понятно, о том, в чём он и сведущ?
"Полагать надо".
— Что же это такое, в чём имеет сведения и еам софист, и передает их ученику?
"Уж этого — говорит — я не умею сказать".
— В таком случае, — говорю я, — понимаешь ли ты всю опасность, какой собираешься подвергнуть свою душу? Если бы гебе пришлось вверить кому-нибудь свое тело, не зная при этом, улучшится.ии оно через это, или станет хуже, ведь ты много передумал бы, следует ли его вверять, или нет, и позвал бы па совет и друзей, и домашних своих, и по целым дням занимался бы этим вопросом. Но душу ты, без сомнения, ставишь выше тела, так как от улучшения или ухудшения её зависит всё твое благополучие или неблагополучие. Так неужели ты не посоветуешься ни с отцом, ни с братом, ни с кем-нибудь из нас друзей, следует ли или нет вверять ее этому пришлому гостю? Странно, в самом деле, что ты, прослышавши о нём только вечером, спозаранку уже прибегаешь, ие думаешь и речи заводить и советоваться о надобности или ненадобности
