| 1009 | БРА | ЭНЦИКЛОПЕДІЯ. | БРА | 1010 |
опредѣленномъ образѣ. Отсюда очень рано въ христіанскомъ искусствѣ утвердилось начало правдоподобія, т. е., принято изображать священныя лица не по догадкамъ, а по внѣшнему, тѣлесному подобію. А разъ явилось стремленіе къ иконописному правдоподобію, долженъ былъ выступить и характерный признакъ послѣдняго — борода изображаемыхъ. Составляя необходимую принадлежность многихъ изображаемыхъ святыхъ, она могла служить болѣе характернымъ отличіемъ одного лица отъ другого и потому могла способствовать возсозданію даже иконописныхъ типовъ. Правда, прежде чѣмъ въ христіанскомъ искусствѣ утвердилось иконописное подобіе, это искусство слѣдовало античнымъ представленіямъ относительно бороды. Въ античномъ искусствѣ греческія божества изображались безбородыми, главнымъ образомъ — потому, что идеалъ красоты тогда полагался въ молодости и юношеской свѣжести, тогда какъ старость служила признакомъ истощенія силъ и разрушенія. Отсюда въ барельефахъ древнѣйшихъ саркофаговъ, диптиховъ и стѣнной живописи древнѣйшихъ катакомбъ, и въ христіанствѣ господствуютъ еще типы безбородые, напримѣръ, пророка Іоны, лежащаго подъ смоковницею, Адама, символическихъ фигуръ Добраго Пастыря, означающихъ самого Христа, и другихъ. Но зато съ теченіемъ времени, когда стало утверждаться правдоподобіе, по противоположности античному идеалу, въ христіанскомъ искусствѣ борода получила самое видное мѣсто, не только какъ характерный признакъ правдоподобія, котораго античное искусство совсѣмъ не преслѣдовало, но и какъ признакъ красоты, хотя понимаемой уже иначе, чѣмъ понималась она въ искусствѣ до-христіанскомъ. Христіанство говоритъ прежде всего о духовной красотѣ человѣка, т. е., о степени его религіознаго и нравственнаго совершенства, насколько человѣкъ усвоилъ христіанское ученіе, его идеалы и насколько успѣлъ воплотить ихъ въ своей жизни. А такъ какъ для достиженія духовной зрѣлости въ религіозномъ и нравственномъ отношеніяхъ, для того, чтобы усвоить христіанское ученіе и примѣнить его въ своей жизни, нужно пожить подолѣе, бороться съ соблазнами жизни, то въ христіанскомъ искусствѣ получаютъ преобладаніе типы старческіе, или, по крайней мѣрѣ — мужскіе и притомъ бородатые. Внѣшняя красота, конечно неизбѣжная при изображеніи лицъ юношескихъ и женскихъ, теперь лишилась своего собственнаго торжественнаго величія и стала только приличною оболочкою заключенной въ ней духовной святыни; въ свою очередь безобразіе старости уже не могло оскорблять зрѣнія, такъ какъ вѣрующій взглядъ усматривалъ въ этихъ развалинахъ внѣшней формы утѣшительный свѣтъ нестарѣющаго, духовнаго міра; отсюда въ означенномъ изображеніи могли получить господство не первые типы, а только вторые. Кромѣ того, типы старческіе, или, по крайней мѣрѣ — мужскіе и притомъ бородатые получили преобладаніе подъ вліяніемъ господствовавшей на востокѣ и у насъ аскетической литературы, бѣгавшей юношеской и женской красоты, какъ опаснѣйшаго соблазна. Аскетическая литература восхваляла отшельничество, а иконопись, отвѣчая этому направленію въ литературѣ, обозначала, и должна была обозначать, типъ отшельника такою красотою, которая въ наибольшей мѣрѣ противополагается женоподобному безбородію. Отсюда, нѣкоторымъ изъ отшельниковъ, какъ бы въ награду за ихъ геройскій аскетизмъ, иконопись даетъ бороды чрезмѣрной величины. Такимъ образомъ, борода, выступившая въ иконописномъ правдоподобіи какъ естественный признакъ мужскаго зрѣлаго возраста, явилась вмѣстѣ съ тѣмъ и какъ достойный почтенія признакъ духовнаго совершенства человѣка, которое особенно цѣнилось въ духовномъ величіи аскета. А что дѣйствительно борода занимала именно такое важное мѣсто въ иконописи, это усматривается изъ описаній наружнаго вида изображаемыхъ святыхъ. Въ византійской литературѣ еще въ X вѣкѣ встрѣчаемъ подробныя описанія иконописнаго по-
