эпитафія христіанина, потому что восклицаніе: „Миръ проходящимъ“, есть отличительно христіанское. За этимъ первымъ открытіемъ, въ слѣдующемъ году послѣдовало другое, еще болѣе важное. Возвратившись во Фригію въ 1883 г., Рамсей нашелъ близъ Іераполя, въ стѣнѣ одной общественной бани, два эпиграфическихъ фрагмента, которые представляли собою не что иное, какъ часть эпитафіи Аверкія. Одинъ изъ этихъ двухъ фрагментовъ Рамсей увезъ въ Эбердинъ. Что касается другого, то по совѣту де-Росси армяно-уніатскій патріархъ предложилъ султану Абдулъ-Гамиду II преподнести его папѣ Льву XIII по случаю его епископскаго юбилея, что и было сдѣлано въ февралѣ 1893 г. По совѣту Дюшеня тоже сдѣлалъ и Рамсей, и оба фрагмента теперь находятся вмѣстѣ въ Латеранскомъ музеѣ.
Западные ученые, безъ различія вѣроисповѣданій, съ большимъ интересомъ приступили къ изученію надписи, подлинность которой теперь уже не подлежитъ сомнѣнію. Не смотря на нѣкоторыя разности въ истолкованіи, они единогласно признали эту эпитафію памятникомъ конца II вѣка и первостепеннымъ свидѣтельствомъ для опредѣленія христіанской вѣры, особенно въ вопросѣ касательно крещенія, евхаристіи и приснодѣвства. При этомъ, однако, не было недостатка и въ разныхъ парадоксальныхъ предположеніяхъ. Берлинская академія наукъ заслушала 11 января 1894 г. записку Фиккера, молодого профессора галльскаго университета, въ которой авторъ старался доказать, что эпитафія Аверкія представляетъ собою языческую надпись, эпитафію какого-нибудь жреца Цибелы. Дюшень, который уже раньше успѣлъ изучить эпитафію Аверкія, однако, немилосердно осмѣялъ эту гипотезу нѣмецкаго профессора. «Фиккеръ, говорить онъ, безъ сомнѣнія, хотѣлъ только посмѣяться надъ берлинской академіей». «Какъ можно серьезно обсуждать, — писалъ съ своей стороны де-Росси, — и считать заслуживающимъ научнаго пренія подобное сумасбродство?» Вопроса этого не преминулъ коснуться и Гарнакъ. Въ эпитафіи Аверкія, по его мнѣнію, несомнѣнно есть черты христіанскія; но эти черты смѣшиваются съ другими противоположными, отзывающимися язычествомъ: что такое, въ самомъ дѣлѣ, «Пастырь съ большими очами, все видящими?» Не есть ли это солнечный миѳъ? Почему онъ отсылаетъ Аверкія въ Римъ посмотрѣть царя и царицу? Почему въ этомъ пастырѣ не видѣть Аттиса-Геліоса и чистой дѣвы Цибелы?» На основаній этихъ соображеній Гарнакъ нашелъ возможнымъ заключить, что эпитафія Аверкія представляла собою сочетаніе христіанскихъ таинъ съ какимъ-нибудь солнечнымъ культомъ, — сочетаніе, не имѣющее, однако, нигдѣ дальнѣйшаго подтвержденія: Аверкій, поэтому, навѣрно-де былъ гностическимъ язычникомъ. Вскорѣ, впрочемъ, недоумѣнія Гарнака были разсѣяны, и ему доказано было, что отождествленіе «Пастыря» съ Аттисомъ не имѣетъ для себя никакого основанія, — что и сдѣлали особенно Дюшень и Вильпертъ; но вслѣдъ затѣмъ явилось и новое соображеніе. Профессоръ археологіи марбургскаго университета Дитерихъ вообразилъ, что такъ какъ императоръ Еліогабалъ праздновалъ въ 220 г. бракъ своего сирійскаго бога Еліогабала съ Астартой карфагенской, то Аверкій, жрецъ Аттиса, и былъ посланъ въ Римъ своимъ богомъ для того, чтобы принять участіе въ этой брачной церемоніи Солнца и Луны. Онъ отправился въ Римъ; тамъ онъ видѣлъ камень (λᾶον) съ блистательной печатью,— черный камень емесскаго бога Еліогабала; онъ видѣлъ бога и богиню, царя и царицу. Что касается его самого, то онъ принадлежалъ къ общинѣ такъ называемыхъ «учениковъ чистаго пастыря», Аттиса, каковымъ былъ и его современникъ, Александръ, сынъ Антонія; повсюду онъ былъ руководимъ Нестисомъ, подъ каковымъ именемъ извѣстно было одно сицилійское божество, — божество водъ, которое питало Аверкія рыбой на таинственныхъ трапезахъ культа. Но всѣ эти странныя толкованія не выдерживаютъ критики и противъ нихъ достаточно говорятъ слѣдующія данныя: 1) тожество Аверкія этой эпитафіи съ Абвирціемъ
