въ 1664 году его возвращаютъ въ Москву, но чрезъ полгода за раздорническую пропаганду снова высылаютъ на Мезень; въ 1666 году судятъ на соборѣ въ Москвѣ и, какъ упорнаго хулителя церкви, 13 мая лишаютъ сана и отлучаютъ отъ церкви; въ сентябрѣ 1667 года Аввакума везутъ въ Пустозерскъ и тамъ, приблизительно чрезъ 15-ть лѣтъ, 14 апрѣля 1682 г., сожигаютъ на кострѣ.
Человѣкъ несокрушимаго здоровья, желѣзной воли, рѣдкихъ дарованій, натура самыхъ рѣзкихъ крайностей, — Аввакумъ, какъ расколоучитель, выдѣлялся среди всѣхъ другихъ расколоучителей: это былъ, можно сказать, расколоучитель — богатырь. Онъ широко заявилъ себя и какъ пропагандистъ раскола, и какъ устроитель его внутренней жизни. Везутъ протопопа въ Сибирь, — а онъ «вездѣ, и въ церквахъ, и на торгахъ ересь никоніанскую обличаетъ»; возвращаютъ ссыльнаго въ Москву и встрѣчаютъ здѣсь «яко ангела», — а онъ на улицахъ и стогнахъ столицы такъ, по собственному выраженію, «ворчитъ» противъ никоніанства, что скоро едва не всѣ церкви «запустошилъ». Въ пустозерскій періодъ Аввакумъ рѣшаетъ по преимуществу другой вопросъ: какъ жить раскольникамъ внѣ церкви и среди враждебнаго имъ православнаго общества? Ступень, на которой хотѣлъ стоять какъ пастырь въ расколѣ, предѣлъ власти, которую желалъ при этомъ простирать на его послѣдователей, Аввакумъ самъ опредѣлялъ. «Сіе писано со Духомъ Святымъ»; «Тако глаголетъ Духъ Святый мною грѣшнымъ»; «Судихомъ и повелѣваемъ о Святомъ Духѣ»; «Не я, но тако глаголетъ Духъ Святый»; «Изволися Духу Святому и мнѣ», — такими приписками сопровождалъ свои посланія Аввакумъ. «Не имать власти таковыя надъ вами и патріархъ, якоже азъ о Христѣ: кровію своею помазую души ваши и слезами помываю». Авторитетъ пустозерскаго узника выростаетъ въ его собственныхъ глазахъ до авторитета вселенскихъ соборовъ и даже переростаетъ его: «семью вселенскими соборами и мною грѣшнымъ да будетъ проклятъ». И все это въ отношеніи убѣжденія послѣдователей раскола не было самообольщеніемъ со стороны Аввакума. Его знали вездѣ и всѣ; никто изъ расколоучителей не имѣлъ такъ много учениковъ и почитателей, какъ Аввакумъ; преданность ему была безграничная, вѣрили ему безусловно; его „умъ“ называли „огненнымъ“ и „благодатнымъ“, его наставленія признавали во всемъ согласными „писанію“. Письменные запросы просто, такъ сказать, осаждали землянку „преосвященнаго“ протопопа — и отвѣтныя посланія эксъ-протопопа наводнили раскольническій міръ. „Мнѣ неколи плакать, всегда играю съ человѣки… Въ нощи что пособеру, а въ день и разсыплю“. Въ этомъ образномъ выраженіи Аввакума не было преувеличенія. Ему приходилось писать слишкомъ много: вопрошавшимъ отвѣтъ, печальнымъ утѣшеніе, обиженнымъ защиту, раскаявшимся прощеніе. Читались и переписывались эти посланія съ большимъ увлеченіемъ: ученики извѣщали своего учителя, что они упиваются „сладостію“ писаній его. Причины этого крылись между прочимъ въ складѣ и формѣ послѣднихъ. Это была рѣчь человѣка глубоко убѣжденнаго; это были письма, подражавшія началомъ или концомъ писаніямъ апостоловъ и евангелистовъ; это былъ языкъ живой, та же устная бесѣда, выразительная и картинная, всегда мѣткая и характерная, всегда простая и понятная. Тутъ не было ни діалектическихъ доказательств, ни обстоятельности въ доказательствахъ „отъ писанія“; зато одно слово «по человѣку», одно сравненіе или пословица говорили читателямъ больше, чѣмъ сказала бы масса доказательствъ. Около 1672—3 года Аввакумъ, по убѣжденію инока Епифанія, написалъ свое «житіе». Здѣсь то и дѣло онъ изображаетъ себя исцѣлителемъ сухорукихъ, нѣмыхъ и особенно бѣсноватыхъ. Значеніе такихъ разсказовъ для пропаганды раскола хорошо понималъ самъ мнимый чудотворецъ. Суевѣрнымъ послѣдователямъ раскола этимъ доказывалась мнимая правота того дѣла, за которое они ратовали. Въ настоя-
