ные ставятъ его рядомъ съ знаменитою «Исповѣдью» бл. Августина. Что касается ученія Абеляра (о системѣ тутъ не можетъ быть и рѣчи) и вообще всего его направленія, то едва ли можно считать его прямолинейнымъ скептикомъ, хотя, слѣдуя Аристотелю, онъ и думалъ, что хорошо сомнѣваться во многомъ. Въ своемъ сочиненіи „Да и Нѣтъ“ онъ отнюдь не хочетъ предаваться безпочвенному сомнѣнію, но, показавъ несогласимость многихъ мнѣній отцовъ и учителей церкви и злоупотребленія римско-католическихъ богослововъ, обнаруживалъ стремленіе возвратиться къ христіанству апостольскаго вѣка, даже къ христіанству Самого Христа. Хотя въ общемъ онъ и принималъ положеніе бл. Августина, что человѣческій авторитетъ должно предпочитать разуму, однако онъ все таки возстаетъ противъ приверженцевъ слѣпой вѣры въ авторитетъ, которая вѣритъ только тому, что уже раньше сказано, даже не пытаясь уразумѣть сказаннаго. При этомъ онъ ссылается на изреченіе Сираха: „кто скоро довѣряетъ тотъ легкомысленъ“ (19, 4). Такъ является лишь самая первая степень вѣры, основывающейся на силѣ основаній разума и объективныхъ фактовъ. Эта вѣра, однако же, еще не имѣетъ никакой заслуги предъ Богомъ. Затѣмъ, наступаетъ вторая степень вѣры. Это такая вѣра, которая, не увлекаясь видимостью, вѣритъ слову Божію, и есть вѣра Авраамова, которая „вѣровала въ надежду вопреки всякой надежды“ — contra spem in spem credidit. Такъ онъ выражался въ своемъ сочиненіи «Богословіе». Уже и эти положенія казались многимъ подозрительными; но его ученіе о св. Троицѣ прямо отзывалось еретичествомъ, что и возстановило противъ него такого ревнителя чистоты традиціонной вѣры, какъ Бернардъ клервосскій. По его ученію, въ Богѣ, какъ отвлеченномъ единствѣ, сила соотвѣтствуетъ Отцу, мудрость Сыну, благость и любовь Св. Духу, каковая форма ученія прямо вела къ модализму. Особенно обращало на себя вниманіе сравненіе трехъ лицъ св. Троицы съ медалью, причемъ во 1-хъ самое вещество представляетъ собою Отца; во 2-хъ, вырѣзанное на ней изображеніе царя, sigillabila, означаетъ Сына; въ 3-хъ, самая печать, sigillans, какъ состоящая изъ первыхъ двухъ элементовъ — соотвѣтствуетъ Св. Духу. Сравненіе это казалось тѣмъ сомнительнѣе, что ученики Абеляра повсюду провозглашали, будто онъ умѣетъ разумно объяснять тайну Св. Троицы, тѣмъ самымъ примиряя вѣру съ знаніемъ. Кромѣ ученія о св. Троицѣ смущало затѣмъ положеніе, что всѣ существенныя истины христіанства уже можно находить у древнихъ философовъ и поэтовъ, что Евангеліе сдѣлало только доступнымъ для всѣхъ то, что уже и раньше было извѣстно, хотя и было лишь достояніемъ образованныхъ. Въ этомъ отношеніи впрочемъ Абеляръ имѣлъ себѣ предшественниковъ въ св. Іустинѣ Философѣ и въ Оригенѣ. Ученіе Абеляра о примиреніи стоитъ въ рѣзкой противоположности съ ученіемъ Ансельма, насколько онъ дѣйствіе смерти Христа (какъ и всей Его жизни) видитъ въ томъ, что Онъ посредствомъ откровенія высшей любви возбуждаетъ взаимолюбовь. При этомъ онъ однако же допускаетъ, что Христосъ понесъ на Себѣ и проклятіе закона. Съ Ансельмомъ онъ сходится въ отверженіи воззрѣнія, будто діаволу сдѣлана была выкупная уплата, въ каковомъ воззрѣніи онъ совершенно справедливо расходился съ Бернардомъ. Что касается наконецъ отношенія Абеляра къ великому философскому спорному вопросу объ universalia, то по новѣйшимъ изслѣдованіямъ онъ ни реалистъ, ни номиналистъ, а въ собственномъ смыслѣ концептуалистъ, то есть, поборникъ ученія, что universalia суть простыя концепціи (понятія) человѣческаго духа. Хотя Абеляръ и оказалъ сильное вліяніе на своихъ современниковъ, однако его вліяніе не было прочнымъ и именно потому, что въ его ученіи слишкомъ явственно выступаетъ раціонализмъ, претившій тогдашнему, проникнутому духомъ церковности, обществу.
Этотъ раціонализмъ и возстановилъ
