увидала окровавленный щитъ Утала, она увидала его въ рукахъ Оссіана. Она побѣжала шатаясь, не по вереску она побѣжала, она нашла его и упала, ея душа улетѣла со вздохомъ, ея волосы закрыли ея лицо. Я горько заплакалъ. Могила поднялась надъ несчастными, и раздалась моя надгробная пѣсня.
«Покойтесь, несчастныя дѣти юности, покойтесь у этого шумнаго, мшистаго потока! Дѣвы, охотясь, увидятъ вашу могилу и отвернутся съ заплаканными глазамя. Ваша слава будетъ жить въ пѣснѣ, арфы зазвучатъ въ прославленіе вамъ, дочери Сельмы услышатъ ихъ, и память о васъ дойдетъ до другихъ странъ. Покойтесь, дѣти юности, у этого шумнаго мшистаго потока».
Два дня мы оставались на берегу. Герои Берратона собрались. Мы повели Лартмора въ его жилище, пиръ раковинъ былъ приготовленъ, радость старца была велика, онъ смотрѣлъ на оружіе своихъ отцовъ, оружіе, принадлежавшее ему, пока не возсталъ гордый Уталъ. Мы простились съ Лартморомъ, онъ благословлялъ вождей Морвена: онъ не зналъ, что сынъ его былъ убитъ, убитъ страшный Уталъ! Онъ слышалъ, что со слезами горя онъ бѣжалъ въ лѣсъ, ему сказали это, но Уталъ былъ безмолвенъ въ могилѣ на верескѣ Ротмы.
На четвертый день мы подняли наши паруса при ревѣ сѣвернаго вѣтра. Лартморъ вышелъ на берегъ, его барды запѣли. Радость короля была велика, онъ смотрѣлъ на мрачный берегъ Ротны. Онъ увидалъ могилу своего сына, память объ Уталѣ ожила... «Кто изъ моихъ героевъ покоится здѣсь», спросилъ онъ: «какъ видно, онъ изъ рода королей. Знали-ли его въ моемъ жилищѣ до возстанія Утала? Но вы безмолвствуете, сыны Берратона, неужели погибъ король героевъ? Мое сердце смягчается къ тебѣ, Уталъ, хотя ты и поднялъ руку на своего отца. Лучше бы мнѣ оставаться въ пещерѣ, и пусть мой сынъ жилъ бы въ Финтормѣ, я могъ бы слышать шумъ его шаговъ, когда онъ отправлялся на охоту кабановъ, я могъ бы слышать его голосъ, доносимый вѣтромъ въ мою пещеру, и моя душа наполнилась бы радостью, но мракъ поселился въ моемъ жилищѣ».
Таковы были мои подвиги, сынъ Альпина, когда рука моей
увидала окровавленный щит Утала, она увидала его в руках Оссиана. Она побежала шатаясь, не по вереску она побежала, она нашла его и упала, её душа улетела со вздохом, её волосы закрыли её лицо. Я горько заплакал. Могила поднялась над несчастными, и раздалась моя надгробная песня.
«Покойтесь, несчастные дети юности, покойтесь у этого шумного, мшистого потока! Девы, охотясь, увидят вашу могилу и отвернутся с заплаканными глазамя. Ваша слава будет жить в песне, арфы зазвучат в прославление вам, дочери Сельмы услышат их, и память о вас дойдет до других стран. Покойтесь, дети юности, у этого шумного мшистого потока».
Два дня мы оставались на берегу. Герои Берратона собрались. Мы повели Лартмора в его жилище, пир раковин был приготовлен, радость старца была велика, он смотрел на оружие своих отцов, оружие, принадлежавшее ему, пока не восстал гордый Утал. Мы простились с Лартмором, он благословлял вождей Морвена: он не знал, что сын его был убит, убит страшный Утал! Он слышал, что со слезами горя он бежал в лес, ему сказали это, но Утал был безмолвен в могиле на вереске Ротмы.
На четвертый день мы подняли наши паруса при реве северного ветра. Лартмор вышел на берег, его барды запели. Радость короля была велика, он смотрел на мрачный берег Ротны. Он увидал могилу своего сына, память об Утале ожила... «Кто из моих героев покоится здесь», спросил он: «как видно, он из рода королей. Знали ли его в моем жилище до восстания Утала? Но вы безмолвствуете, сыны Берратона, неужели погиб король героев? Мое сердце смягчается к тебе, Утал, хотя ты и поднял руку на своего отца. Лучше бы мне оставаться в пещере, и пусть мой сын жил бы в Финторме, я мог бы слышать шум его шагов, когда он отправлялся на охоту кабанов, я мог бы слышать его голос, доносимый ветром в мою пещеру, и моя душа наполнилась бы радостью, но мрак поселился в моем жилище».
Таковы были мои подвиги, сын Альпина, когда рука моей
