вернется онъ изъ Струмона[1] къ дѣвѣ своей любвв. Слезы были ва твоихъ глазахъ, когда онъ уходилъ, тайный вздохъ подымался въ груди. Но ты не выходишь къ нему съ пѣснями, съ легко дрожащими звуками арфы».
Таковы были слова Голя[2], когда онъ пришелъ къ башнямъ Дунлатмона. Вороты были открыты и мрачны, вѣтры бушеѳали въ жилищѣ, деревья засыпали порогъ своими листьями, ропотъ ночи окружалъ его[3]. Печаленъ и безмолвенъ сидѣлъ у скалы сынъ Морни, его душа дрожала за дѣвушку, но онъ не зналъ, куда ему идти ее искать. Сынъ Лета[4] стоялъ въ отдаленіи и слушалъ вѣтры въ его густыхъ волосахъ, но онъ не рѣшался заговорить, потому что видѣлъ печаль Голя. Сонъ сошелъ на вождей. Видѣнія ночи возстали. Ойтона стояла во свѣ передъ глазани сына Морви. Ея волосы были распущены въ безпорядкѣ, ея милые глаза были полны слезъ, кровь окрашивала ея бѣлоснѣжныя руки, одежда на половиву скрывала раву на ея груди. Она стояла передъ вождемъ, но ея голосъ былъ слабъ.
«Спитъ-ли сынъ Морни, тотъ, кто былъ милъ глазамъ Ойтоны? Спитъ ли Голь на отдаленной скалѣ въ то время, когда дочь Нуата умираетъ? Mope катится вокругъ мрачнаго острова Троматона[5]. Я сидѣла въ слезахъ въ пещерѣ, но я сидѣла не одна, о Голь, — мрачный вождь Кутхалы[6] былъ тамъ; онъ былъ тамъ въ ярости своей любви, что могла сдѣ-лать Ойтона?»
Болѣе сильный порывъ вѣтра проносится надъ дубомъ. Сонъ ночи исчезъ. Голь схватилъ свое острое копье, онъ стоялъ съ душой, полной гнѣва, его глаза обращались къ востоку, онъ обвинялъ запоздалый свѣтъ. Наконецъ, утро наступило, подвялся ревущій вѣтеръ съ холма. Герой поднялъ парусъ
