не взойду я на холмъ. Нe увижу я болѣе съ высоты неба милую у потока равнины, прекрасную, какъ радуга неба, какъ луна на западной волнѣ.
Винвела. Такъ ты меня покинулъ, Сильрикъ? Я одинока на холмѣ. Олени видны на вершинѣ, они пасутся безъ страха, не пугаясь больше ни вѣтра, ни шелестящаго дерева. Охотникъ ушелъ далеко, онъ на полѣ могилъ. «Чужестранцы, дѣти волнъ[1]», берегите моего милаго Сильрика.
Сильрикъ. Если я долженъ пасть въ полѣ, воздвигни высоко мою могилу, Винвела. Сѣрые камни и груда земли отмѣтятъ меня будущимъ временамъ. Охотникъ, сѣвъ у насыпи, вынетъ пищу въ полденъ и скажетъ: «Какіе-нибудь воины отдыхаютъ здѣсь», и моя слава оживетъ въ его хвалѣ. Вспомни меня, Винвела, когда я буду лежать низко въ землѣ.
Винвела. Да, я вспомню тебя! Мой милый Сильрикъ падетъ! Что буду я дѣлать, мой милый, когда ты уйдешь навсегда? Черезъ эти холмы я пойду въ полдень, я пойду черезъ безмолвную вершину. Тамъ увижу я мѣсто твоего отдыха, когда возвращался ты съ охоты. Увы, мой Сильрикъ падетъ, но я буду помнить Сильрика.
«И я помню вождя», сказалъ король лѣсистаго Морвена. «Ярость его жгла битву. Но теперь мои глаза не видятъ его болѣе. Я встрѣтилъ его однажды на холму, его щеки были блѣдны, его чело мрачно, вздохи его были часты, шаги его направлялись въ пустыню. Теперь его нѣть въ толпѣ моихъ вождей, теперь, когда слышенъ звукъ моихъ щитовъ, онъ не являетбя съ другими; или лежитъ онъ въ тѣсномъ жилищѣ[2], вождь высокой Карморы[3]?»
