не нашедъ себѣ выхода. Мнѣ встрѣтился ползущій и раненый въ ногу старый фейерверкеръ Осиповъ, который, увидѣвъ меня чуть передвигающагося изъ лѣса, вскричалъ почти со слезами: «Ахъ! Ваше Благородіе! вы еще живы; а у насъ проклятые Радзивиловскіе уланы всѣхъ порубили!» Отъ этого добраго солдата узналъ я, какъ пьяные уланы вторично перелетѣли черезъ картечь нашей батареи, ворвались и рубили безъ разбора все, что попадалось: людей, лошадей, колеса, лафеты, даже царапали саблями пушки. «Они—говорилъ этотъ солдатъ—такъ безъ толку махали, что фейерверкеръ Максимовъ сшибъ одного съ лошади прибойникомъ, ударивъ его по затылку.» Кексгольмскій и Перновскій полки вторично отбили Французовъ и спасли нашу батарею. Фейерверкеру моему попала пистолетная пуля въ ляшку, въ самую кость. Я, опершись на свою дубину, помогъ ему, кой какъ, подняться, и подалъ другой сукъ для подпоры; тогда вмѣстѣ, ковыляя и охая, мы дотащились до своего обоза. Сраженіе продолжалось. Во время пути я не смѣлъ взглянуть на свою правую ногу, и съ трудомъ могъ волочить ее; боль усиливалась и ломота распространялась по всей ногѣ; я весь горѣлъ, какъ въ огнѣ.
