Муравьевъ и Оржитскій, надъ которыми не ломали шпагъ, до того испугались ловкости профоса, что Оржитскій бросился къ полицмейстеру Чихачеву напомнить ему, что такимъ образомъ совершенно не ломаютъ шпагъ, такъ близко надъ головой, и показавъ Чихачеву, что всѣ сабли и шпаги были надпилены, и что гораздо выше головы должно ихъ ломать чтобъ никакъ не задѣть головы, какъ это сдѣлаио съ головой Якушкина; и самъ Оржитскій пошелъ было показать невинному полицмейстеру Чихачеву командовавшему этимъ большимъ каре, какъ слѣдовало бы ломать шпаги.
Генералъ-адъютантъ Чернышевъ большой каре приказалъ подвести къ висѣлицамъ, тогда Ѳедоръ Ватковскій закричалъ: On veut nous rendre temoins de l'éxecution de nos camadares. Ce serait une indignité infame de rester témoins impassibles d'une pareille chose. Arrachons les fusils aux soldats, et jettons nous en avant. Множество голосовъ отвѣчало: oui, oui, oui, faisons-ça, faisons-ça; но Чернышевъ и при немъ находившіеся, услышавъ это, вдругъ большой каре повернули, и скомандовали идти въ крѣпость. Чернышевъ показалъ необыкновенную ревность на экзекуціи этимъ маневромъ. Усердіе его можно полагать, непремѣнно превышало всякое данное ему наставленіе Николаемъ. Адская мысль подвести любоваться висѣлицами, на которыхъ уже висѣли Мученики, принадлежитъ собственно Чернышеву, а не Николаю. Тиверій еще былъ новичкомъ въ новомъ своемъ ремеслѣ подобныхъ казней.
Чернышевъ въ самое время экзекуціи созженія мундировъ, ломанія шпагъ послалъ къ Николаю Фельдъ-егеря съ запискою, доносившей о нашемъ равнодушіи къ новому своему положенію, прибавивъ, что нѣкоторые между собою даже смѣялись, такъ что объ этомъ равнодушіи продолжали долго говорить въ Петербургѣ, и очень обвиняли насъ. Конечно каждой изъ насъ помнилъ, что не наказанія дѣлаютъ стыдъ, а преступленія.....
Намъ хорошо было видпо, что на Троицкомъ мосту довольно много было дамъ, изъ которыхъ очень многія плакали. Это
Муравьёв и Оржитский, над которыми не ломали шпаг, до того испугались ловкости профоса, что Оржитский бросился к полицмейстеру Чихачеву напомнить ему, что таким образом совершенно не ломают шпаг, так близко над головой, и показав Чихачеву, что все сабли и шпаги были надпилены, и что гораздо выше головы должно их ломать, чтоб никак не задеть головы, как это сделаио с головой Якушкина; и сам Оржитский пошёл было показать невинному полицмейстеру Чихачеву, командовавшему этим большим каре, как следовало бы ломать шпаги.
Генерал-адъютант Чернышев большой каре приказал подвести к виселицам, тогда Фёдор Ватковский закричал: «On veut nous rendre temoins de l'éxecution de nos camadares. Ce serait une indignité infame de rester témoins impassibles d’une pareille chose. Arrachons les fusils aux soldats, et jettons nous en avant». Множество голосов отвечало: «oui, oui, oui, faisons-ça, faisons-ça»; но Чернышев и при нём находившиеся, услышав это, вдруг большой каре повернули и скомандовали идти в крепость. Чернышев показал необыкновенную ревность на экзекуции этим манёвром. Усердие его, можно полагать, непременно превышало всякое данное ему наставление Николаем. Адская мысль подвести любоваться виселицами, на которых уже висели Мученики, принадлежит собственно Чернышеву, а не Николаю. Тиверий ещё был новичком в новом своем ремесле подобных казней.
Чернышев в самое время экзекуции сожжения мундиров, ломания шпаг послал к Николаю фельдъегеря с запискою, доносившей о нашем равнодушии к новому своему положению, прибавив, что некоторые между собою даже смеялись, так что об этом равнодушии продолжали долго говорить в Петербурге, и очень обвиняли нас. Конечно, каждый из нас помнил, что не наказания делают стыд, а преступления…
Нам хорошо было видпо, что на Троицком мосту довольно много было дам, из которых очень многие плакали. Это
