не посѣщавшему казаматы, наряжались тогда новенькія съ иголочки генералъ- адъютанты: Стрѣкаловъ, Мартыновъ, тоже очень разумныя Измайловскія головы, только даромъ въ нашихъ казаматахъ отворявшія двери — такъ что послѣ ихъ посѣщеній ровно ничего въ нашемъ столѣ не перемѣнялось. Зная что это были за люди, мы никогда ни начто не жаловались имъ на нашихъ тюремщиковъ. Питались однимъ чаемъ пополамъ съ звѣробоемъ и булкою.
Заточеніе наше впрочемъ смягчалось нашимъ обществомъ въ казаматахъ; внутреннія деревянныя стѣны выстроенныя изъ сыраго лѣса, отъ желѣзныхъ печей высохли и дали огромныя трещины, тотчасъ заросшія претолстою паутиною. Мы не могли видѣть сосѣда своего, разговоривали хотя тихо, но все было намъ слышно, проходящая же крѣпостная полиція не могла насъ никакъ подслушать. Иной разъ горьки были минуты заточенія, еще того горьше была неизвѣстность участи — и потомъ горькія мысли о судьбѣ Россіи, въ жертву которой столько благородномыслящихъ себя принесли, со всею преданностію и съ такимъ самоотверженіемъ! Воображеніе ни минуты не покидало рисовать будущее Россіи въ самыхъ мрачныхъ краскахъ! Вѣдь оно сбылось, оправдалось тридцатилѣтнимъ стопомъ Россіи! и какъ еще оправдалось! въ самыхъ громадныхъ размѣрахъ потерь, скрываемыхъ по сихъ поръ молчаніемъ скованнаго слова! Это тридцатнлѣтнее царствованіе Николая съ его дикою политикою, ничего не могло и принести кромѣ несчастія Россіи!! Поѣзжайте во внутреннія губерніи — и вы встрѣтите бѣдность крестьянъ возмущающую душу, надрывающую сердце!
Наконецъ наступило 12 Іюля 1826 года — день объявленія приговора верховнаго уголовнаго суда, которому въ караулъ наряженъ былъ для большей важности цѣлой эскадронъ кавалергардовъ, мимо которыхъ я проходилъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ, замѣтивъ на многихъ умилительныя лица, въ которыхъ бы всякой видѣлъ сожалѣніе и сочувствіе къ намъ этихъ солдатъ! иначе и не могло быть! По большой части они были Малороссіяне, близкіе сосѣды Чугуевцевъ
не посещавшему казаматы, наряжались тогда новенькие с иголочки генерал- адъютанты: Стрекалов, Мартынов, тоже очень разумные измайловские головы, только даром в наших казаматах отворявшие двери — так что после их посещений ровно ничего в нашем столе не переменялось. Зная что это были за люди, мы никогда ни на что не жаловались им на наших тюремщиков. Питались одним чаем пополам с зверобоем и булкою.
Заточение наше впрочем смягчалось нашим обществом в казаматах; внутренние деревянные стены, выстроенные из сырого леса, от железных печей высохли и дали огромные трещины, тотчас заросшие претолстою паутиною. Мы не могли видеть соседа своего, разговаривали хотя тихо, но всё было нам слышно, проходящая же крепостная полиция не могла нас никак подслушать. Иной раз горьки были минуты заточения, еще того горьше была неизвестность участи — и потом горькие мысли о судьбе России, в жертву которой столько благородномыслящих себя принесли, со всею преданностью и с таким самоотвержением! Воображение ни минуты не покидало рисовать будущее России в самых мрачных красках! Ведь оно сбылось, оправдалось тридцатилетним стопом России! и как ещё оправдалось! в самых громадных размерах потерь, скрываемых по сих пор молчанием скованного слова! Это тридцатнлетнее царствование Николая с его дикою политикою, ничего не могло и принести кроме несчастья России!! Поезжайте во внутренние губернии — и вы встретите бедность крестьян, возмущающую душу, надрывающую сердце!
Наконец, наступило 12 июля 1826 года — день объявления приговора верховного уголовного суда, которому в караул наряжен был для большей важности целой эскадрон кавалергардов, мимо которых я проходил с невозмутимым спокойствием, заметив на многих умилительные лица, в которых бы всякий видел сожаление и сочувствие к нам этих солдат! иначе и не могло быть! По большей части они были малороссияне, близкие соседы чугуевцев
