Страница:Полярная Звезда. Кн. 6 (1861).djvu/68

Эта страница была вычитана



былъ друженъ какъ родной братъ, и что матросы взятыя во дворецъ великаго князя Михаила Павловича и подавно не могутъ быть законными свидѣтелями, какъ покровительствуемые и приласканые люди, его высочествомъ, — вдругъ Чернышевъ разразился бранью на меня, что изъ меня слѣдовало бы жилы тянуть. Конечно опять мнѣ оставалось молчать, какъ и въ первой разъ въ тайномъ комитетѣ. На лицѣ-же Бенкендорфа я замѣтилъ, что онъ не раздѣлялъ съ Чернышевымъ подобнаго мнѣнія: мои жилы тянуть — и Бѣнкѣндорфъ, во все время очныхъ ставокъ со мною, молчалъ, а Чернышевъ продолжалъ шипѣть!!...

Кстати передать современникамъ, что въ это время тогда былъ въ крѣпости плацъ-маіоромь полковникъ Егоръ Михайловичъ Подушкинъ, котораго вся наружность чрезвычайно какъ походила на того палача, разъ мною видѣннаго рано утромъ, когда я стоялъ въ караулѣ на Сѣнной площади, проѣхавшаго мимо на роспускахъ на конную площадь съ своею жертвою и съ однимъ будочникомъ. Подушкинъ всегда поддержанный порядочною дозою водки, имѣлъ всегда красное лице, всегда звѣриное. Онъ всегда готовъ былъ воспользоваться чужою собствѣнностію, считая арестантовъ какъ отпѣтыхъ, и злоупотребленіямъ его не было конца, чему могъ свидѣтѣльствовать столъ нашъ, найсквернѣйшій какой только могъ быть. Подавали грѣшневую кашу-размазню и всегда съ прегорькимъ, зеленымъ, русскимъ масломъ. Щи изъ гнилой или мерзлой капусты. Чрезъ нѣсколько лѣтъ потомъ плацъ-маіоръ Подушкинъ, взявъ съ одного Поляка семдесятъ тысячь рублей ассигнаціями, чтобъ передать письмо другому Поляку готовившемуся съ нимъ на очную ставку, былъ за это только удаленъ изъ крѣпостн. Зналъ-ли обо всѣхъ злоупотребленіяхь Подушкина ветеранъ комендантъ Сукинъ, этого полагать нельзя, потому что Сукинъ въ то время пользовался репутаціею честнаго человѣка. Но я полагаю, что у Сукина голова, и безъ того очень не мудрая, кругомъ вертѣлась отъ ежеднѣвнаго прилива прибывающихъ арестантовъ въ крѣпость; почему въ помощь Сукину, никогда


Тот же текст в современной орфографии

был дружен как родной брат, и что матросы, взятые во дворец великого князя Михаила Павловича, и подавно не могут быть законными свидетелями, как покровительствуемые и приласканные люди, его высочеством, — вдруг Чернышев разразился бранью на меня, что из меня следовало бы жилы тянуть. Конечно, опять мне оставалось молчать, как и в первый раз в тайном комитете. На лице же Бенкендорфа я заметил, что он не разделял с Чернышевым подобного мнения: мои жилы тянуть — и Бенкендорф, во всё время очных ставок со мною, молчал, а Чернышев продолжал шипеть!!...

Кстати передать современникам, что в это время тогда был в крепости плац-майоромь полковник Егор Михайлович Подушкин, которого вся наружность чрезвычайно как походила на того палача, раз мною виденного рано утром, когда я стоял в карауле на Сенной площади, проехавшего мимо на роспусках на конную площадь со своею жертвою и с одним будочником. Подушкин, всегда поддержанный порядочною дозою водки, имел всегда красное лицо, всегда звериное. Он всегда готов был воспользоваться чужою собственностью, считая арестантов как отпетых, и злоупотреблениям его не было конца, чему мог свидетельствовать стол наш, наисквернейший какой только мог быть. Подавали гречневую кашу-размазню и всегда с прегорьким зелёным русским маслом. Щи из гнилой или мёрзлой капусты. Через несколько лет потом плац-майор Подушкин, взяв с одного Поляка семьдесят тысяч рублей ассигнациями, чтоб передать письмо другому Поляку, готовившемуся с ним на очную ставку, был за это только удалён из крепостн. Знал ли обо всех злоупотребленияхь Подушкина ветеран комендант Сукин, этого полагать нельзя, потому что Сукин в то время пользовался репутацией честного человека. Но я полагаю, что у Сукина голова, и без того очень не мудрая, кругом вертелась от ежедневного прилива прибывающих арестантов в крепость; почему в помощь Сукину, никогда