ГЕРМАНЪ и ДОРОТЕЯ. IX.
Такъ говорила она и быстро къ дверямъ повернулась, Тотъ узелокъ, что съ собой принесла, сохраняя подъ мышкой. Но руками обѣими дѣвушки станъ обнимая, Мать, изумленная, ей закричала, въ сильномъ смущеньи: «Что это значитъ? Скажи мнѣ, къ чему напрасныя слезы? Нѣтъ, я тебя не пущу, и ты нареченная сыну». Но напротивъ того отецъ, вполнѣ раздраженный, Къ плачущей обратился съ такой недовольною рѣчью: «Вотъ какая награда мнѣ за все снисхожденье, Что и день-то мой кончается самымъ несноснымъ! Нѣтъ для меня ничего нестерпимѣе женскаго плача, Страшнаго крика и всякихъ пустыхъ, запутанныхъ дѣйствій Тамъ, гдѣ съ малымъ разсудкомъ легко все тихо уладить. Мнѣ тяжело поведеніе такое странное видѣть Долѣе. Сами кончайте все, я спать отправляюсь». Быстро онъ обернулся, шаги направляя къ покою, Гдѣ привыкъ отдыхать и ложе супруговъ стояло; Сынъ, однако, его удержалъ умоляющимъ словомъ: «Батюшка, не уходите, на дѣвушку вы не сердитесь: Я одинъ виноватъ во всей суматохѣ, въ которой Зло неожиданно такъ нашъ другъ увеличилъ притворствомъ. Мужъ почтенный, на васъ полагаюсь во всемъ: говорите, Не умножая печали и страха, рѣшайте же дѣло. Такъ глубоко уважать я васъ не буду въ грядущемъ, Если радостью злобной вы мудрость замѣните вашу». Но, улыбаясь, на это пасторъ достойный замѣтилъ: «Чья бы мудрость могла прекрасное вызвать признанье Этой дѣвушки доброй и намъ раскрыть ея душу? Развѣ забота сама тебѣ не въ восторгъ и не въ радость?
