Но вдругъ среди позорной вереницы
Угрюмый обликъ предо мной возникъ.
— Такъ иногда съ утеса глянутъ птицы —
То былъ суровый, опаленный ликъ,
Не мертвый ликъ, но просвѣтленно-страстный,
Безъ возраста, не мальчикъ, не старикъ.
И жалкимъ нашимъ нуждамъ не причастный,
Случайный отблескъ будущихъ вѣковъ,
Онъ сквозь толпу и шумъ прошелъ, какъ властный.
Мгновенно замеръ говоръ голосовъ,
Какъ будто въ вѣчность пріоткрылись двери,
И я спросилъ, дрожа, кто онъ таковъ.
Но тотчасъ понялъ: Данте Алигьери.
1900.
Но вдруг среди позорной вереницы
Угрюмый облик предо мной возник.
— Так иногда с утеса глянут птицы —
То был суровый, опаленный лик,
Не мертвый лик, но просветленно-страстный,
Без возраста, не мальчик, не старик.
И жалким нашим нуждам не причастный,
Случайный отблеск будущих веков,
Он сквозь толпу и шум прошел, как властный.
Мгновенно замер говор голосов,
Как будто в вечность приоткрылись двери,
И я спросил, дрожа, кто он таков.
Но тотчас понял: Данте Алигьери.
1900.
