Уходите! путь открытый! размечите бранный станъ!
Дома дѣтямъ разскажите о красотахъ дальнихъ странъ,
Какъ мы шли въ горахъ Кавказа, про пустыни, про моря…
Но припомните въ разсказахъ, гдѣ вы кинули царя!
Уходите! ждите славы! Но — Аммона вѣчный сынъ —
Здѣсь, по царственному праву, я останусь и одинъ.“
Отъ куреній залы пьяны, дышатъ золото и шелкъ.
Въ ласкахъ трепетной Роксаны гнѣвъ стихаетъ и умолкъ.
Царь семнадцати сатрапій, царь Египта двухъ коронъ,
На тебя — со скиптромъ въ лапѣ — со стѣны глядитъ Аммонъ.
Стихли толпы, колесницы, на равнину палъ туманъ…
Но, едва зажглась денница, взволновался шумный станъ.
Въ полѣ стонъ необычайный, молятъ, падаютъ во прахъ…
Не вздохнулъ ли, Гордый, тайно о своихъ ночныхъ мечтахъ?
О, завѣтное стремленье отъ судьбы къ иной судьбѣ,
Въ часъ сомнѣнья и томленья я опять молюсь тебѣ!
1899.
Уходите! путь открытый! размечите бранный стан!
Дома детям расскажите о красотах дальних стран,
Как мы шли в горах Кавказа, про пустыни, про моря…
Но припомните в рассказах, где вы кинули царя!
Уходите! ждите славы! Но — Аммона вечный сын —
Здесь, по царственному праву, я останусь и один.»
От курений залы пьяны, дышат золото и шелк.
В ласках трепетной Роксаны гнев стихает и умолк.
Царь семнадцати сатрапий, царь Египта двух корон,
На тебя — со скиптром в лапе — со стены глядит Аммон.
Стихли толпы, колесницы, на равнину пал туман…
Но, едва зажглась денница, взволновался шумный стан.
В поле стон необычайный, молят, падают во прах…
Не вздохнул ли, Гордый, тайно о своих ночных мечтах?
О, заветное стремленье от судьбы к иной судьбе,
В час сомненья и томленья я опять молюсь тебе!
1899.
