Шли вѣтви на облаву…
И ночью предъ лицомъ небесъ
Шумѣли всѣ про славу.
И въ день завѣтный, въ мірѣ томъ
(Конечно, словомъ Божьимъ)
Возросъ цвѣтокъ — смѣшной стеблемъ,
На братьевъ непохожимъ.
И, чуждый бранямъ, жилъ онъ сномъ,
Всегда мечтой тревожимъ.
Онъ грезилъ о иномъ цвѣткѣ,
Во всемъ себѣ подобномъ,
Что̀ дремлетъ, дышитъ — вдалекѣ,
На берегу несходномъ,
И видитъ свой двойникъ въ рѣкѣ,
Съ предчувствіемъ безплоднымъ.
И въ эти дни вошла луна
Въ тотъ міръ, гдѣ солнце властно,
И пѣснь планетъ была слышна
Хвалой единогласной,
Но съ ней, какъ чуждая струна,
Сливался зовъ неясный.
Да! кто-то звалъ! да, кто-то смѣлъ
Нарушить хоръ предвѣчный!
Пѣлъ о тщетѣ великихъ дѣлъ,
О жаждѣ безконечной;
Ропталъ, что всѣмъ мечтамъ предѣлъ
Такъ близко — поясъ млечный!
Да! кто-то звалъ! да, кто-то пѣлъ
Съ томленьемъ постоянства!
Шли ветви на облаву…
И ночью пред лицом небес
Шумели все про славу.
И в день заветный, в мире том
(Конечно, словом Божьим)
Возрос цветок — смешной стеблем,
На братьев непохожим.
И, чуждый браням, жил он сном,
Всегда мечтой тревожим.
Он грезил о ином цветке,
Во всем себе подобном,
Что дремлет, дышит — вдалеке,
На берегу несходном,
И видит свой двойник в реке,
С предчувствием бесплодным.
И в эти дни вошла луна
В тот мир, где солнце властно,
И песнь планет была слышна
Хвалой единогласной,
Но с ней, как чуждая струна,
Сливался зов неясный.
Да! кто-то звал! да, кто-то смел
Нарушить хор предвечный!
Пел о тщете великих дел,
О жажде бесконечной;
Роптал, что всем мечтам предел
Так близко — пояс млечный!
Да! кто-то звал! да, кто-то пел
С томленьем постоянства!
