Да! жестоки и строги укоры!
Но тебѣ все равно вѣдь, какъ видно!
Ты закинула руки безстыдно
И безстыдно уставила взоры.
Ты молчишь. Ты стальному упорству
Предала свою дѣтскую душу.
Но я крикомъ молчанье нарушу!
Плачь! проси о пощадѣ! притворствуй!
Этотъ станъ, слишкомъ гибкій и стройный,
Эта грудь, за разрѣзомъ рубашки,
Эти плечи, колѣни и ляжки,
Одного лишь — побоевъ достойны!
Все, что нынче ласкалъ я съ любовью,
Я желалъ бы избить безпощадно!
Ахъ, какъ было бы сердцу отрадно
Видѣть всю тебя залитой кровью!
А когда бы, подъ свистъ скорпіона,
Ты ко мнѣ обратилась, стеная,
На тебя посмотрѣлъ бы тогда я,
Вотъ какъ ты сейчасъ смотришь, Миньона!
1895.
Да! жестоки и строги укоры!
Но тебе все равно ведь, как видно!
Ты закинула руки бесстыдно
И бесстыдно уставила взоры.
Ты молчишь. Ты стальному упорству
Предала свою детскую душу.
Но я криком молчанье нарушу!
Плачь! проси о пощаде! притворствуй!
Этот стан, слишком гибкий и стройный,
Эта грудь, за разрезом рубашки,
Эти плечи, колени и ляжки,
Одного лишь — побоев достойны!
Все, что нынче ласкал я с любовью,
Я желал бы избить беспощадно!
Ах, как было бы сердцу отрадно
Видеть всю тебя залитой кровью!
А когда бы, под свист скорпиона,
Ты ко мне обратилась, стеная,
На тебя посмотрел бы тогда я,
Вот как ты сейчас смотришь, Миньона!
1895.
