А чулокъ на колѣняхъ…
Какъ она вздрогнетъ, услышавъ
Ключъ, затрещавшій въ замкѣ!
Ей захочется броситься
Навстрѣчу тебѣ, — но она,
Надвинувъ очки, принахмурится,
Спроситъ сурово:
„Откуда такъ поздно?“ — А ты,
Что ты отвѣтишь тогда, дорогая?
Холодъ ранней весны;
Темная даль съ огоньками;
Сзади — свѣтъ, голоса; впереди —
Путь, во мракъ убѣгающій.
Тихо мы идемъ по платформѣ.
Холодъ вокругъ и холодъ въ душѣ.
„Милый, ты меня поцѣлуешь?“
И близко
Видятся глазки за тѣнью слезинокъ.
Воздухъ разрѣзанъ свисткомъ.
Послѣдній топотъ и шумъ…
„Прощай же!“ — и плачетъ, и плачетъ,
Какъ въ послѣдней сценѣ романа.
Поѣздъ рванулся. Идетъ. Все мелькаетъ.
Свѣтъ въ темноту убѣгаетъ.
Одинъ.
Мысли проносятся быстро, какъ тѣни;
Грезы, спускаясь, проходятъ ступени;
Падаютъ звѣзды; весна
Холодомъ дышитъ…
Навѣки…
1895.
А чулок на коленях…
Как она вздрогнет, услышав
Ключ, затрещавший в замке!
Ей захочется броситься
Навстречу тебе, — но она,
Надвинув очки, принахмурится,
Спросит сурово:
«Откуда так поздно?» — А ты,
Что ты ответишь тогда, дорогая?
Холод ранней весны;
Темная даль с огоньками;
Сзади — свет, голоса; впереди —
Путь, во мрак убегающий.
Тихо мы идем по платформе.
Холод вокруг и холод в душе.
«Милый, ты меня поцелуешь?»
И близко
Видятся глазки за тенью слезинок.
Воздух разрезан свистком.
Последний топот и шум…
«Прощай же!» — и плачет, и плачет,
Как в последней сцене романа.
Поезд рванулся. Идет. Все мелькает.
Свет в темноту убегает.
Один.
Мысли проносятся быстро, как тени;
Грезы, спускаясь, проходят ступени;
Падают звезды; весна
Холодом дышит…
Навеки…
1895.
