Рюмки, бутылки, тарелки, —
Кресла, картины и шубы,
Шубы, тамъ вотъ, у входа.
Длинная зимняя ночь
Не удаляется прочь,
Мракъ намъ въ окно улыбается.
Глазки твои ненаглядные,
Глазки, слезами полные,
Дай расцѣлую я, милая!
Какъ хорошо намъ въ молчаніи!
(Намъ хорошо вѣдь, не правда ли?)
Стоитъ ли жизнь, чтобы плакать объ ней!
Улыбнись, какъ недавно,
Когда ты хотѣла что-то сказать
И вдругъ покраснѣла, смущенная,
Спряталась мнѣ на плечо,
Отдаваясь минутѣ банально-прекрасной.
А я цѣловалъ твои волосы,
И смѣялся. Смѣялась и ты, повторяя:
„Гадкій, гадкій!“
Улыбнись и не плачь!
Мы разстанемся счастливо,
У подъѣзда холоднаго дома,
Морозною ночью.
Изъ моихъ объятій ты выскользнешь,
И вернешься опять, и опять убѣжишь,
И потомъ, наконецъ,
Пойдешь, осторожно ступая,
По темнымъ ступенямъ.
Мать тебя дожидается,
Сидитъ, полусонная, въ креслѣ.
Номеръ „Нивы“ заснулъ на столѣ,
Рюмки, бутылки, тарелки, —
Кресла, картины и шубы,
Шубы, там вот, у входа.
Длинная зимняя ночь
Не удаляется прочь,
Мрак нам в окно улыбается.
Глазки твои ненаглядные,
Глазки, слезами полные,
Дай расцелую я, милая!
Как хорошо нам в молчании!
(Нам хорошо ведь, не правда ли?)
Стоит ли жизнь, чтобы плакать об ней!
Улыбнись, как недавно,
Когда ты хотела что-то сказать
И вдруг покраснела, смущенная,
Спряталась мне на плечо,
Отдаваясь минуте банально-прекрасной.
А я целовал твои волосы,
И смеялся. Смеялась и ты, повторяя:
«Гадкий, гадкий!»
Улыбнись и не плачь!
Мы расстанемся счастливо,
У подъезда холодного дома,
Морозною ночью.
Из моих объятий ты выскользнешь,
И вернешься опять, и опять убежишь,
И потом, наконец,
Пойдешь, осторожно ступая,
По темным ступеням.
Мать тебя дожидается,
Сидит, полусонная, в кресле.
Номер «Нивы» заснул на столе,
