И призраки слетаются для пира,
Какъ цѣлый міръ видѣній и тѣней,
Какъ цѣлый міръ, невѣдомый для міра,
Живущій ночью, мертвый въ свѣтѣ дней!
На этотъ праздникъ, съ яростью вампира,
Вхожу я самъ — и тамъ встрѣчаюсь съ ней,
Съ моей мечтой, съ безжалостной царицей,
Холодной, темнокудрой, блѣднолицей.
Ея глаза — закрытые цвѣты,
Ея уста — что̀ губы сонныхъ ламій.
Ей грудь луна ласкаетъ съ высоты,
Къ ней вѣтеръ льнетъ, играя волосами.
Она беззвучно произноситъ: „Ты?“
И тайна Тьмы овладѣваетъ нами.
Мы связаны, мы въ узахъ страстныхъ рукъ,
Мы скованы — для сновъ, для ласкъ, для мукъ!
Я помню боль, я помню ужасъ страсти,
И страшный видъ окровавленныхъ губъ,
И смутный звонъ разорванныхъ запястій!..
Но тамъ, въ горахъ, съ уступа на уступъ
Идетъ заря, и нѣтъ у ночи власти.
Кругомъ свѣтло, въ моихъ объятьяхъ трупъ…
Отпрянувъ, я смотрю въ безумной дрожи,
Какъ синева расходится по кожѣ.
И призраки слетаются для пира,
Как целый мир видений и теней,
Как целый мир, неведомый для мира,
Живущий ночью, мертвый в свете дней!
На этот праздник, с яростью вампира,
Вхожу я сам — и там встречаюсь с ней,
С моей мечтой, с безжалостной царицей,
Холодной, темнокудрой, бледнолицей.
Ее глаза — закрытые цветы,
Ее уста — что губы сонных ламий.
Ей грудь луна ласкает с высоты,
К ней ветер льнет, играя волосами.
Она беззвучно произносит: «Ты?»
И тайна Тьмы овладевает нами.
Мы связаны, мы в узах страстных рук,
Мы скованы — для снов, для ласк, для мук!
Я помню боль, я помню ужас страсти,
И страшный вид окровавленных губ,
И смутный звон разорванных запястий!..
Но там, в горах, с уступа на уступ
Идет заря, и нет у ночи власти.
Кругом светло, в моих объятьях труп…
Отпрянув, я смотрю в безумной дрожи,
Как синева расходится по коже.
