Придетъ пора, когда звѣзда моя въ сіяньѣ
Опуститъ на меня свой благосклонный взглядъ,
И этимъ привлечетъ ко мнѣ твое вниманье,
Даря нагой любви приличный ей нарядъ.
Тогда то прозвучатъ любви моей признанья!
До тѣхъ-же поръ бѣжать я буду испытанья!
В. Мазуркевичъ.
Я въ мирномъ снѣ ищу успокоенья
Отъ будничныхъ заботъ и суеты,
Напрасно все. Не спитъ воображенье;
Спокойно тѣло, — бодрствуютъ мечты.
Онѣ къ тебѣ стремятся, другъ далекій,
Широкою и властною волной.
Застлалъ мнѣ взоръ полночи мракъ глубокій,
Какъ взоръ слѣпого, черной пеленой.
Но я не слѣпъ. Передо мной витаетъ
Твой милый образъ. Освѣщая ночь,
Онъ какъ звѣзда во тьмѣ ея блистаетъ,
Съ ея лица морщины гонитъ прочь.
Итакъ, днемъ члены отдыха не знаютъ,
А ночью мысли къ другу улетаютъ.
С. Ильинъ.
Могу-ли я теперь извѣдать счастье снова,
Лишенный отдыха и благостнаго сна,
Коль ночью бремя дня гнететъ меня сурово,
А днемъ — ночной тоской душа удручена.
Враждуютъ съ давнихъ поръ и день и ночь другъ съ другомъ,
Но въ заговоръ они вступили межъ собой.
Чтобъ истерзать меня томительнымъ недугомъ,—
Одинъ—работою, другая-же—тоской.
Тоской о томъ, что я стремлюсь къ тебѣ напрасно,
И говорю я дню,—коль солнца въ небѣ нѣтъ,
То, вмѣсто солнца, ты средь тучъ сіяешь ясно,
А ночи—, что во тьмѣ звѣздой ты льешь свой свѣтъ.
Но ежедневно день гнететъ меня работой,
И еженощно ночь томитъ меня заботой.
В. Мазуркевичъ.
Отвергнутый людьми, отвергнутый судьбою,
Оплакиваю я удѣлъ печальный мой,
Тревожу небеса безплодною мольбою
И, глядя на себя, кляну свой жребій злой.
Завидуя тому, кто полонъ упованья,
Я жажду хоть на мигъ зажечь въ душѣ моей
Стремленья одного, другого пожеланья,
Имѣть черты того, иль этого—друзей.
За эту мысль порой себя я презираю,
Но греза о тебѣ бодритъ тогда меня,
И съ пѣсней радостной душой я улетаю,
Какъ жавронокъ, съ земли въ лазурь, къ сіянью дня.
И не отдамъ любви, тобою вдохновенной,
За долю свѣтлую властителя вселенной.
В. Мазуркевичъ.
Когда наединѣ я мыслью пробѣгаю
Тяжелый длинный рядъ пережитыхъ потерь,
О сколькихъ близкихъ мнѣ я тяжело вздыхаю,
О сколькихъ радостяхъ, несбыточныхъ теперь.
И плачу я о тѣхъ,кто въ холодѣ могилы
Нашелъ себѣ покой отъ жизненныхъ скорбей
И снова предо мной исполненные силы
Встаютъ знакомые мнѣ образы людей.
И снова предо мной мои воспоминанья,
И безконечный рядъ пережитыхъ невзгодъ
И слезы прошлыя и прошлыя страданья,
Я съ вами вновь свожу нашъ позабытый счетъ,
И если въ этотъ мигъ тебя я вспоминаю,
Забыто прошлое, я слезы отираю.
Графъ Ив. Мамуна.
Твоя пріяла грудь всѣ мертвыя сердца;
Ихъ въ жизни этой нѣтъ, я мертвыми ихъ мнилъ;
И у тебя въ груди любви ихъ нѣтъ конца;
Въ ней всѣ мои друзья, которыхъ схоронилъ.
Надгробныхъ пролилъ я близъ мертвыхъ много слезъ,
Передъ гробами ихъ какъ дань любви живой!
Благоговѣйно имъ, умершимъ, въ дань принесъ;
Они теперь въ тебѣ, они живутъ съ тобой.
И смотришь ты теперь могилою живой,
На ней и блескъ, и свѣтъ скончавшихся друзей,
Я передалъ ихъ всѣхъ душѣ твоей одной,
Что многимъ я давалъ, то отдалъ только ей.
Ихъ лики милые въ себѣ объедини,
Имѣешь также ты своимъ—всего меня!
К. Случевскій.
