Въ порывѣ дерзостномъ ее уподобляя
То солнцу, то лунѣ, то первенцамъ-цвѣтамъ,
И все прекрасное на помощь призывая,
Что небо и земля являютъ щедро намъ.
Тому, кто въ пѣсняхъ лжи, какъ и въ любви, не знаетъ,
Повѣрьте, что его прелестный другъ ни въ чемъ
Прелестнѣйшимъ сынамъ земли не уступаетъ,
Хотя небеснаго сіянья нѣтъ на немъ;
Пускай усердствуютъ лжецы на пропалую,
А я вѣдь пѣснями своими не торгую.
В. Лихачовъ.
Что старъ я, зеркало меня въ томъ не увѣритъ,
Пока ты съ юностью ровесникъ; но, когда
Свой путь крылатое морщинами отмѣритъ
И на твоемъ лицѣ,—повѣрю я тогда.
Твоею прелестью одѣлъ, какъ пеленою,
Я сердца своего завѣтныя мечты;
Оно—въ твоей груди, твое же взято мною;
Могу ли постарѣть я ранѣе, чѣмъ ты?
Побереги жъ себя, и обо мнѣ радѣя,
Какъ буду я беречь себя изъ-за тебя,
Сокровище, въ груди хранимое, лелѣя
Съ неменьшей нѣжностью, чѣмъ нянюшка—дитя.
Не думай, что, когда мнѣ смерть закроетъ вѣки,
Ты сердце сохранишь: я взялъ его на вѣки.
В. Лихачовъ.
Какъ роль свою, робѣя, забываетъ
Актеръ, на сцену въ первый разъ вступив
Какъ въ гнѣвѣ насъ невольно силъ лишаетъ
Чрезмѣрно сильный ярости приливъ,—
Такъ я, изъ страха, что не дашь ты вѣры
Словамъ любви, самъ забываю ихъ,
И рѣчь моя слабѣетъ, хоть безъ мѣры
Сильна любовь; превыше силъ моихъ!
Дозволь же книгъ моихъ цвѣтистой рѣчи
Быть толмачемъ нѣмымъ любви моей:
Она достойна, вѣрно, лучшей встрѣчи,
Чѣмъ рѣчь изъ устъ, столь блѣдная предъ ней!
Пойми, что въ книгѣ страсть безмолвно пишетъ:
Разумная любовь очами слышитъ!
Н. Холодковскій.
Художникомъ мой глазъ внезапно сталъ, въ груди
На сердцѣ начертавъ твое изображенье.
Я рамой для него служу и, погляди,
Какое полное даетъ онъ впечатлѣнье!
Коль хочешь ты взглянуть на точный свой портретъ,
Чрезъ самого творца проникни въ мастерскую;
Она въ груди моей; какъ въ окна, яркій свѣтъ
Шлетъ солнце чрезъ глаза твои во тьму ночную.
Обязаны глаза услугою глазамъ:
Моими—въ сердцѣ ликъ начертанъ твой,—и тамъ
Твои глаза глядятъ мнѣ въ грудь, и какъ въ оконце,
Увидя образъ твой, сквозь нихъ смѣется солнце.
И все-жъ рисуетъ глазъ лишь то, что видитъ онъ,—
А душу познавать возможности лишенъ!
В. Мазуркевичъ.
Пускай обласканный счастливою звѣздою
Гордится титуломъ и блескомъ славныхъ дѣлъ,
А мнѣ, лишенному даровъ такихъ судьбою,
Мнѣ почесть высшая досталася въ удѣлъ.
Любимцы королей, какъ ноготки, хвастливо
Подъ солнцемъ царственнымъ вскрываютъ лепестки,
Но въ ихъ гордынѣ—смерть… Одинъ лишь взглядъ—и живо
Теряютъ пышный видъ минутные цвѣтки.
Герои многихъ битвъ, увѣнчанные славой,
Изъ книги почестей исчезнутъ безъ слѣда,
И блескъ былыхъ побѣдъ утратятъ навсегда,
Разбитые хоть разъ врагомъ въ борьбѣ кровавой.
Но я любимъ, любя, и жребій мой цѣню:
Онъ не измѣнитъ мнѣ, и я не измѣню.
В. Мазуркевичъ.
У совершенствъ твоихъ я въ рабскомъ подчиненьѣ,
И вотъ пишу письмо тебѣ, владыка думъ,
Затѣмъ, чтобъ доказать мое расположенье,
А вовсе не затѣмъ, чтобъ выказать мой умъ.
Привязанность моя такъ велика, что словомъ
Не выразитъ ея разсудокъ бѣдный мой;
Любовь моя нага,—одѣнь ее покровомъ,
И, снисходя ко мнѣ, въ душѣ своей укрой.
