кто опять задастъ тебѣ этотъ вопросъ, такъ отвѣчай: могильщикъ. Его дома стоятъ до страшнаго суда. Сходи-ка въ питейный да принеси кварту.
Что я былъ за славный малый:
Волочился во всю мочь —
И какъ весело, бывало,
Проходили день и ночь.
Гамлетъ. Неужели онъ не чувствуетъ, чѣмъ занятъ! Копаетъ могилу и поетъ.
Гораціо. Привычка сдѣлала его равнодушнымъ.
Гамлетъ. Такъ обыкновенно бываетъ: чѣмъ меньше рука работаетъ, тѣмъ нѣжнѣе у нея чувство.
Но пришла колдунья-старость,
Заморозила всю кровь:
Прочь прогнавши смѣхъ и шалость,
Какъ рукой сняла любовь.
Гамлетъ. Въ этомъ черепѣ былъ когда-то языкъ, и онъ могъ пѣть, а этотъ бездѣльникъ швырнулъ его о-земь, точно будто челюсть Каина, перваго убійцы. Можетъ быть, это была голова политика, мечтавшаго перехитрить самого Господа Бога, а этотъ оселъ перехитрилъ его теперь — не такъ ли?
Гораціо. Дѣло возможное.
Гамлетъ. Или придворнаго, которому ничего не стоило говорить: „добраго утра, ваше высочество! Позвольте пожелать вамъ всевозможнаго счастья!“ Онъ могъ быть черепомъ господина такого-то, который хвалилъ лошадь господина такого-то, потому что ему хотѣлось получить ее въ подарокъ — не такъ ли?
Гораціо. Все можетъ быть, принцъ.
Гамлетъ. И вотъ онъ сталъ достояньемъ господъ червей, сгнилъ, и челюсти его сносятъ удары отъ заступа могильщика. Превращеніе не дурно; жаль только, что мы не знаемъ искусства подсмотрѣть его. Неужели питаніе и воспитаніе этихъ костей стоило такъ мало, что ими можно играть въ кегли? Мои собственныя болятъ, когда подумаю объ этомъ.
Что же? Факелъ погребальный,
Изъ шести досокъ ларецъ,
Саванъ, крестъ да хоръ печальный —
Вотъ и пѣсенки конецъ.
Гамлетъ. Вотъ еще одинъ. Почему не быть ему черепомъ приказнаго. Гдѣ теперь его кляузы, ябедничества, крючки, взятки? Зачѣмъ терпитъ онъ толчки этого грубіяна и не грозится подать на него жалобу о побояхъ? Гм! Этотъ молодецъ былъ, можетъ статься, въ свое время ловкимъ прожектеромъ, скупалъ и продавалъ имѣнія. А гдѣ теперь его крѣпости, векселя и проценты? Неужели всѣми купчими купилъ онъ только клочокъ земли, который могутъ покрыть пара документовъ? Всѣ его крѣпостныя записи едвали помѣстились бы въ этомъ ящикѣ, а самому владѣльцу досталось не больше пространства — а?
Гораціо. Не болѣе, принцъ.
Гамлетъ. Пергаментъ дѣлается изъ бараньей кожи?
Гораціо. Да — и изъ телячьей.
Гамлетъ. Телята же и бараны тѣ, кто полагается на пергаментъ. Заговорю съ этимъ молодцомъ. Эй, чья это могила?
1-ый могильщикъ. Моя, сударь. (Поетъ).
Саванъ, крестъ да хоръ печальный —
Вотъ и пѣсенки конецъ.
Гамлетъ. Конечно, твоя, потому что ты въ ней.
1-ый могильщикъ. Вы не въ ней, значитъ, она и не ваша; а вотъ я хотя и не лежу въ ней, а она моя.
Гамлетъ. Ты лжешь, говоря, что она твоя: могилы роютъ для мертвыхъ, а не для живыхъ. Что за человѣкъ будетъ похороненъ въ ней?
1-ый могильщикъ. Никакой.
Гамлетъ. Ну, такъ женщина?
1-й могильщикъ. И не женщина.
Гамлетъ. Кто же, наконецъ?
1-ый могильщикъ. То, что было нѣкогда женщиной: теперь она скончалась — спаси Господи ея душу!
Гамлетъ. Каковъ смѣльчакъ! Съ нимъ надо говорить осторожнѣе: онъ загоняетъ словами какъ разъ. Нашъ вѣкъ, Гораціо, замѣтилъ я, такъ помѣшанъ на остротахъ, что все остритъ: и крестьянинъ и писатель; только первый обыкновенно удачнѣе. Какъ давно ты могильщикомъ?
1-ый могильщикъ. Изъ всѣхъ дней въ году я поступилъ въ могильщики именно
кто опять задаст тебе этот вопрос, так отвечай: могильщик. Его дома стоят до страшного суда. Сходи-ка в питейный да принеси кварту.
Что я был за славный малый:
Волочился во всю мочь —
И как весело, бывало,
Проходили день и ночь.
Гамлет. Неужели он не чувствует, чем занят! Копает могилу и поет.
Горацио. Привычка сделала его равнодушным.
Гамлет. Так обыкновенно бывает: чем меньше рука работает, тем нежнее у нее чувство.
Но пришла колдунья-старость,
Заморозила всю кровь:
Прочь прогнавши смех и шалость,
Как рукой сняла любовь.
Гамлет. В этом черепе был когда-то язык, и он мог петь, а этот бездельник швырнул его оземь, точно будто челюсть Каина, первого убийцы. Может быть, это была голова политика, мечтавшего перехитрить самого господа бога, а этот осел перехитрил его теперь — не так ли?
Горацио. Дело возможное.
Гамлет. Или придворного, которому ничего не стоило говорить: «Доброго утра, ваше высочество! Позвольте пожелать вам всевозможного счастья!» Он мог быть черепом господина такого-то, который хвалил лошадь господина такого-то, потому что ему хотелось получить ее в подарок — не так ли?
Горацио. Все может быть, принц.
Гамлет. И вот он стал достояньем господ червей, сгнил, и челюсти его сносят удары от заступа могильщика. Превращение недурно; жаль только, что мы не знаем искусства подсмотреть его. Неужели питание и воспитание этих костей стоило так мало, что ими можно играть в кегли? Мои собственные болят, когда подумаю об этом.
Что же? Факел погребальный,
Из шести досок ларец,
Саван, крест да хор печальный —
Вот и песенки конец.
Гамлет. Вот еще один. Почему не быть ему черепом приказного. Где теперь его кляузы, ябедничества, крючки, взятки? Зачем терпит он толчки этого грубияна и не грозится подать на него жалобу о побоях? Гм! Этот молодец был, может статься, в свое время ловким прожектером, скупал и продавал имения. А где теперь его крепости, векселя и проценты? Неужели всеми купчими купил он только клочок земли, который могут покрыть пара документов? Все его крепостные записи едва ли поместились бы в этом ящике, а самому владельцу досталось не больше пространства — а?
Горацио. Не более, принц.
Гамлет. Пергамент делается из бараньей кожи?
Горацио. Да — и из телячьей.
Гамлет. Телята же и бараны те, кто полагается на пергамент. Заговорю с этим молодцом. Эй, чья это могила?
1-ый могильщик. Моя, сударь. (Поет).
Саван, крест да хор печальный —
Вот и песенки конец.
Гамлет. Конечно, твоя, потому что ты в ней.
1-ый могильщик. Вы не в ней, значит, она и не ваша; а вот я хотя и не лежу в ней, а она моя.
Гамлет. Ты лжешь, говоря, что она твоя: могилы роют для мертвых, а не для живых. Что за человек будет похоронен в ней?
1-ый могильщик. Никакой.
Гамлет. Ну, так женщина?
1-й могильщик. И не женщина.
Гамлет. Кто же, наконец?
1-ый могильщик. То, что было некогда женщиной: теперь она скончалась — спаси господи ее душу!
Гамлет. Каков смельчак! С ним надо говорить осторожнее: он загоняет словами как раз. Наш век, Горацио, заметил я, так помешан на остротах, что все острит: и крестьянин, и писатель; только первый обыкновенно удачнее. Как давно ты могильщиком?
1-ый могильщик. Из всех дней в году я поступил в могильщики именно
