уйдешь, ты долженъ мнѣ сейчасъ изъ барской конюшни пару коней вывести, да бери коней такихъ самыхъ наилучшихъ, чтобы мы на нихъ до утра далеко могли ускакать.
Я закручинился: страсть какъ мнѣ не хотѣлось воровать, однако, видно, назвавшись груздемъ, полѣзешь и въ кузовъ: и я, знавши въ конюшнѣ всѣ ходы и выходы, безъ труда вывелъ за гумно пару лихихъ коней, кои совсѣмъ устали не вѣдали, а цыганъ еще до того сейчасъ досталъ изъ кармана на шнурочкѣ волчьи зубы и повѣсилъ ихъ и одному, и другому коню на шеи, и мы съ цыганомъ сѣли на нихъ и поѣхали. Лошади, чуя на себѣ волчью кость, такъ неслись, что и сказать нельзя, и мы на нихъ къ утру стали за сто верстъ подъ городомъ Карачевомъ. Тутъ мы этихъ коней вразъ продали какому-то дворнику, взяли деньги и пришли къ одной рѣчкѣ и стали дѣлиться. За коней мы взяли триста рублей, разумѣется по-тогдашнему, на ассигнацію, а цыганъ мнѣ даетъ всего одинъ серебряный цѣлковый и говоритъ:
— Вотъ тебѣ твоя доля.
Мнѣ это обидно показалось.
— Какъ, говорю, — я же тѣхъ лошадей кралъ и за то больше тебя пострадать могъ, а за что же моя доля такая маленькая?
— Потому, отвѣчаетъ, — что такая выросла.
— Это, говорю, — глупости: почему же ты себѣ много берешь?
— А, опять, говоритъ, — потому, что я мастеръ, а ты еще ученикъ.
— Что, говорю, ученикъ, — ты это все врешь! да и пошло у насъ съ нимъ слово за слово и оба мы поругались. А наконецъ, я говорю: я съ тобою не хочу дальше идти, потому что ты, подлецъ.
А онъ отвѣчаетъ:
— И отстань, братецъ, Христа ради, потому что ты безпачпортный, еще съ тобою спутаешься.
Такъ мы и разошлись, и я было пошелъ къ засѣдателю, чтобы объявиться, что я сбѣглый, но только разсказалъ я эту свою исторію его писарю, а тотъ мнѣ и говоритъ:
— Дуракъ ты, дуракъ: на что тебѣ объявляться; есть у тебя десять рублей?
— Нѣтъ, говорю, — у меня одинъ цѣлковый есть, а десяти рублей нѣту.
