— Запишу, ваше превосходительство.
— Молись Богу за него и ступай вонъ: ты больше не нуженъ.
Тотъ поклонился въ ноги и выкатился, безъ мѣры довольный тѣмъ, что его отпустили.
Свиньинъ стоялъ и недоумѣвалъ, какъ это такой оборотъ все принимаетъ милостію Божіею!
Кокошкинъ обратился къ инвалидному офицеру:
— Вы спасли этого человѣка, рискуя собственною жизнью?
— Точно такъ, ваше превосходительство.
— Свидѣтелей этого происшествія не было, да по позднему времени и не могло быть?
— Да, ваше превосходительство, было темно и на набережной никого не было, кромѣ часовыхъ.
— О часовыхъ не зачѣмъ поминать: часовой охраняетъ свой постъ и не долженъ отвлекаться ничѣмъ постороннимъ. Я вѣрю тому, что̀ написано въ протоколѣ. Вѣдь это съ вашихъ словъ?
Слова эти Кокошкинъ произнесъ съ особеннымъ удареніемъ, точно какъ будто пригрозилъ или прикрикнулъ.
Но офицеръ не сробѣлъ, а, вылупивъ глаза и выпучивъ грудь, отвѣтилъ:
— Съ моихъ словъ и совершенно вѣрно, ваше превосходительство.
— Вашъ поступокъ достоинъ награды.
Тотъ началъ благодарно кланяться.
— Не за что благодарить, — продолжалъ Кокошкинъ. — Я доложу о вашемъ самоотверженномъ поступкѣ государю императору и грудь ваша, можетъ-быть, сегодня же будетъ украшена медалью. А теперь можете идти домой, напейтесь теплаго и никуда не выходите, потому что, можетъ-быть, вы понадобитесь.
Инвалидный офицеръ совсѣмъ засіялъ, откланялся и вышелъ.
Кокошкинъ поглядѣлъ ему вслѣдъ и проговорилъ:
— Возможная вещь, что государь пожелаетъ самъ его видѣть.
— Слушаю-съ, — отвѣчалъ понятливо приставъ.
— Вы мнѣ больше не нужны.
— Запишу, ваше превосходительство.
— Молись Богу за него и ступай вон: ты больше не нужен.
Тот поклонился в ноги и выкатился, без меры довольный тем, что его отпустили.
Свиньин стоял и недоумевал, как это такой оборот все принимает милостию Божиею!
Кокошкин обратился к инвалидному офицеру:
— Вы спасли этого человека, рискуя собственною жизнью?
— Точно так, ваше превосходительство.
— Свидетелей этого происшествия не было, да по позднему времени и не могло быть?
— Да, ваше превосходительство, было темно и на набережной никого не было, кроме часовых.
— О часовых не зачем поминать: часовой охраняет свой пост и не должен отвлекаться ничем посторонним. Я верю тому, что написано в протоколе. Ведь это с ваших слов?
Слова эти Кокошкин произнес с особенным ударением, точно как будто пригрозил или прикрикнул.
Но офицер не сробел, а, вылупив глаза и выпучив грудь, ответил:
— С моих слов и совершенно верно, ваше превосходительство.
— Ваш поступок достоин награды.
Тот начал благодарно кланяться.
— Не за что благодарить, — продолжал Кокошкин. — Я доложу о вашем самоотверженном поступке государю императору и грудь ваша, может быть, сегодня же будет украшена медалью. А теперь можете идти домой, напейтесь теплого и никуда не выходите, потому что, может быть, вы понадобитесь.
Инвалидный офицер совсем засиял, откланялся и вышел.
Кокошкин поглядел ему вслед и проговорил:
— Возможная вещь, что государь пожелает сам его видеть.
— Слушаю-с, — отвечал понятливо пристав.
— Вы мне больше не нужны.
