женщинъ нѣтъ и такого обыкновенія не водится, а лѣвша говоритъ:
— Это тѣмъ и пріятнѣе, потому что такимъ дѣломъ если и заняться, то надо съ обстоятельнымъ намѣреніемъ, а какъ я сего къ чужой націи не чувствую, то зачѣмъ дѣвушекъ морочить?
Онъ англичанамъ и въ этихъ своихъ сужденіяхъ понравился, такъ что они его опять пошли по плечамъ и по колѣнямъ съ пріятствомъ ладошками охлопывать, а сами спрашиваютъ:
— Мы бы, говорятъ, только черезъ одно любопытство знать желали: какія вы порочныя примѣты въ нашихъ дѣвицахъ примѣтили, и за что ихъ обѣгаете?
Тутъ лѣвша имъ уже откровенно отвѣтилъ:
— Я ихъ не порочу, а только мнѣ то не нравится, что одежда на нихъ какъ-то машется, и не разобрать, что такое надѣто и для какой надобности; тутъ одно что-нибудь, а ниже еще другое пришпилено, а на рукахъ какія-то ногавочки. Совсѣмъ точно обезьяна—сапажу — плисовая тальма.
Англичане засмѣялись и говорятъ:
— Какое же вамъ въ этомъ препятствіе?
— Препятствія, — отвѣчаетъ лѣвша: — нѣтъ, а только опасаюсь, что стыдно будетъ смотрѣть и дожидаться какъ она изо всего изъ этого разбираться станетъ.
— Неужели же, — говорятъ: — вашъ фасонъ лучше?
— Нашъ фасонъ, — отвѣчаетъ: — въ Тулѣ простой: всякая въ своихъ кружевцахъ, и наши кружева даже и большія дамы носятъ.
Они его тоже и своимъ дамамъ казали, и тамъ ему чай наливали и спрашивали:
— Для чего вы морщитесь?
Онъ отвѣчалъ:
— Что мы, — говоритъ: — очень сладко не пріучены.
Тогда ему по-русски въ прикуску подали.
Имъ показывается, что этакъ будто хуже, а онъ говоритъ:
— На нашъ вкусъ этакъ вкуснѣе.
Ничѣмъ его англичане не могли сбить, чтобы онъ на ихъ жизнь прельстился, а только уговорили его на короткое время погостить, и они его въ это время по разнымъ заводамъ водить будутъ и все свое искусство покажутъ.
женщин нет и такого обыкновения не водится, а левша говорит:
— Это тем и приятнее, потому что таким делом если и заняться, то надо с обстоятельным намерением, а как я сего к чужой нации не чувствую, то зачем девушек морочить?
Он англичанам и в этих своих суждениях понравился, так что они его опять пошли по плечам и по коленям с приятством ладошками охлопывать, а сами спрашивают:
— Мы бы, — говорят, — только через одно любопытство знать желали: какие вы порочные приметы в наших девицах приметили, и за что их обегаете?
Тут левша им уже откровенно ответил:
— Я их не порочу, а только мне то не нравится, что одежда на них как-то машется, и не разобрать, что такое надето и для какой надобности; тут одно что-нибудь, а ниже еще другое пришпилено, а на руках какие-то ногавочки. Совсем точно обезьяна-сапажу — плисовая тальма.
Англичане засмеялись и говорят:
— Какое же вам в этом препятствие?
— Препятствия, — отвечает левша: — нет, а только опасаюсь, что стыдно будет смотреть и дожидаться как она изо всего из этого разбираться станет.
— Неужели же, — говорят: — ваш фасон лучше?
— Наш фасон, — отвечает: — в Туле простой: всякая в своих кружевцах, и наши кружева даже и большие дамы носят.
Они его тоже и своим дамам казали, и там ему чай наливали и спрашивали:
— Для чего вы морщитесь?
Он отвечал:
— Что мы, — говорит: — очень сладко не приучены.
Тогда ему по-русски вприкуску подали.
Им показывается, что этак будто хуже, а он говорит:
— На наш вкус этак вкуснее.
Ничем его англичане не могли сбить, чтобы он на их жизнь прельстился, а только уговорили его на короткое время погостить, и они его в это время по разным заводам водить будут и все свое искусство покажут.
