Стали всѣ подходить и смотрѣть: блоха, дѣйствительно, была на всѣ ноги подкована на настоящія подковы, а лѣвша доложилъ, что и это еще не все удивительное.
— Если бы, говоритъ, былъ лучше мелкоскопъ, который въ пять милліоновъ увеличиваетъ, такъ вы изволили бы, говоритъ, увидать, что на каждой подковинкѣ мастерово имя выставлено: какой русскій мастеръ ту подковку дѣлалъ.
— И твое имя тутъ есть?— спросилъ государь.
— Никакъ нѣтъ, — отвѣчаетъ лѣвша: — моего одного и нѣтъ.
— Почему же?
— А потому, говоритъ, что я мельче этихъ подковокъ работалъ: я гвоздики выковывалъ, которыми подковки забиты, — тамъ уже никакой мелкоскопъ взять не можетъ.
Государь спросилъ:
— Гдѣ же вашъ мелкоскопъ, съ которымъ вы могли произвести это удивленіе?
А лѣвша отвѣтилъ:
— Мы люди бѣдные и по бѣдности своей мелкоскопа не имѣемъ, а у насъ такъ глазъ пристрѣлявши.
Тутъ и другіе придворные, видя, что лѣвши дѣло выгорѣло, начали его цѣловать, а Платовъ ему сто рублей далъ и говоритъ:
— Прости меня, братецъ, что я тебя за волосья отодралъ.
Лѣвша отвѣчаетъ:
— Богъ проститъ — это намъ не впервые такой снѣгъ на голову.
А больше и говорить не сталъ, да и некогда ему было ни съ кѣмъ разговаривать, потому что государь приказалъ сейчасъ же эту подкованную нимфозорію уложить и отослать назадъ въ Англію, — въ родѣ подарка, чтобы тамъ поняли, что намъ это не удивительно. И велѣлъ государь, чтобы везъ блоху особый курьеръ, который на всѣ языки ученъ, а при немъ чтобы и лѣвша находился, и чтобы онъ самъ англичанамъ могъ показать работу и каковые у насъ въ Тулѣ мастера есть.
Платовъ его перекрестилъ:
— Пусть, говоритъ, — надъ тобою будетъ благословеніе,
Стали все подходить и смотреть: блоха, действительно, была на все ноги подкована на настоящие подковы, а левша доложил, что и это еще не все удивительное.
— Если бы, — говорит, — был лучше мелкоскоп, который в пять миллионов увеличивает, так вы изволили бы, — говорит, — увидать, что на каждой подковинке мастерово имя выставлено: какой русский мастер ту подковку делал.
— И твое имя тут есть?— спросил государь.
— Никак нет, — отвечает левша: — моего одного и нет.
— Почему же?
— А потому, — говорит, — что я мельче этих подковок работал: я гвоздики выковывал, которыми подковки забиты, — там уже никакой мелкоскоп взять не может.
Государь спросил:
— Где же ваш мелкоскоп, с которым вы могли произвести это удивление?
А левша ответил:
— Мы люди бедные и по бедности своей мелкоскопа не имеем, а у нас так глаз пристрелявши.
Тут и другие придворные, видя, что левши дело выгорело, начали его целовать, а Платов ему сто рублей дал и говорит:
— Прости меня, братец, что я тебя за волосья отодрал.
Левша отвечает:
— Бог простит — это нам не впервые такой снег на голову.
А больше и говорить не стал, да и некогда ему было ни с кем разговаривать, потому что государь приказал сейчас же эту подкованную нимфозорию уложить и отослать назад в Англию, — в роде подарка, чтобы там поняли, что нам это не удивительно. И велел государь, чтобы вез блоху особый курьер, который на все языки учен, а при нем чтобы и левша находился, и чтобы он сам англичанам мог показать работу и каковые у нас в Туле мастера есть.
Платов его перекрестил:
— Пусть, — говорит, — над тобою будет благословение,
