ноставилі ковшикъ съ водою, чтобы «душка ея обмылась».
Эго для меня было трогательно п занішательно, нотому что до этоіі поры я еще не былъ прн разлученіп человѣческой душп съ тѣломъ, и я не ожпдалъ, чтобы это происходпло такъ просто.
Аграфены во все это время дома не было: она ходпла на деревню къ своен бѣднон сестрѣ-солдаткѣ, которая тоѵке умпрала.
Матушка послала за Аграфеноп, а сама ушла, но я притаплся н остался въ птпчноіі.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Этотъ первый случай, «какъ духъ уходилъ, и никто не видѣл куда онъ идетъ», врѣзался у меня въ памяти на всю мою жизнь, и тихая «смёрточка» тихой Васёнки тогда вдругъ показалась мнѣ страшнымъ укоромъ, вставшимъ противъ самыхъ близкихъ и дорогихъ мнѣ людей, до которыхъ сердце мое не желало бы допустить никакой укоризны. Я бросился въ уголъ, гдѣ стояли гусиныя гнѣзда, и горько заплакалъ о Васенкѣ... Я все вспоминалъ, какъ, бывало, зайдешь въ эту избу, среди дня, когда она жарко натоплена и въ ней стоитъ густой запахъ свѣже-испеченаго хлѣба, — караваи хлѣба лежатъ на столѣ, покрытые бѣлымъ закатникомъ, въ кошелкахъ гогочутъ гуси и тикаютъ цыплятки, а Аргафены нѣтъ, и только одна терпѣливая Васенка лежитъ, на грязнои постели подъ грубымъ веретьемъ и смотритъ тихо и безропотно или вдругъ скажетъ:
— Мамки нѣтъ... она ушодцы!—и сама снова умолкнетъ, и опять лежіггъ тихо-претихо.
Теперь она уже совсѣиъ у.молкла и затпхла навѣки. Ей теперь хорошо; но сколько она должна была перестрадать и перемучиться, пока застыла подъ застрѣхой! Какой ужасъ! И что такое могло ее побудить оставвть постельку, на которой она всегда такъ териѣливо лежала, и лѣзть на холодный чердакъ, чтобы тамъ закоченѣть въ страшной стужѣ?
Я былъ твердо увѣренъ, что тутъ есть какая-то тайна, которую отгадать страшно, и получилъ въ этомъ еще большее удостовѣреніе, когда въ избу съ надворья, въ облакѣ морознаго пара, вошла вдова Аграфена.
Она посмотрѣла на свою умершую дѣвочку и на всѣхъ, которые ее укладывали «подъ святые», и молча, съ совер-
