я тебѣ говорю ты? Говори мнѣ ты. А теперь подавай мнѣ сюда портреты.
— Это все мужъ накупилъ.
— И прекрасно, что онъ начальство уважаетъ, и прекрасно! Ну, мы господъ министровъ всѣхъ рядомъ подъ низокъ. Давай? Это кто такой? Горчаковъ. Канцлеръ, чудесно! Онъ намъ Россію отстоялъ! Ну, молодецъ, что отстоялъ, — давай мы его за то перваго и повѣсимъ. А это кто? ба! ба! ба!
Термосесовъ поднялъ вровень съ своимъ лицомъ карточку покойнаго графа Муравьева и пропѣлъ:
— Михайло Николаичъ, здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!
— Вы съ нимъ развѣ были знакомы?
— Я?.. то-есть, ты спрашиваешь, лично былъ ли я съ нимъ знакомъ? Нѣтъ; меня Богъ миловалъ, — а наши кое-кто наслаждались его бесѣдой. Ничего; хвалятъ и превозносятъ. Онъ одну нашу барыню даже въ Христову вѣру привелъ, и Некрасова музу вдохновилъ. Давай-ка, я его поскорѣе повѣшу!
— Ну, вотъ теперь и все какъ слѣдуетъ на мѣстѣ.
Термосесовъ соскочилъ на полъ, взялъ хозяйку за локти и сказалъ:
— Ну; а теперь какое же мнѣ отъ тебя поощреніе будетъ?
Бизюкиной это показалось такъ смѣшно, что она тихонько разсмѣялась и спросила:
— За что поощреніе?
— А за все: за труды, за заботы, за расположеніе. Ты, вѣрно, неблагодарная? — И Термосесовъ, взявъ правую руку Бизюкиной, положилъ ее себѣ на грудь.
— Правда, что у меня горячее сердце? — спросилъ онъ, пользуясь ея смущеніемъ.
Но Дарья Николаевна была обижена и, дернувъ руку, сердито замѣтила:
— Вы, однако, уже слишкомъ дерзки!
— Те-те-те-те! «ви слиськомъ дельски», а совсѣмъ «не слиськомъ», а только какъ разъ впору, — передразнилъ ее Термосесовъ и обвелъ другую свою свободную руку вокругъ ея стана.
— Вы, просто, наглецъ! Вы забываете, что мы едва
